Зверобой, или Первая тропа войны
Шрифт:
— Хорошо, делавар, тогда ступай сам, если жалеешь свою сквау, — сказал бесцеремонный Непоседа. — Надо подобрать этот мокасин, или Плавучему Тому придется торчать здесь до тех пор, пока не остынет печка в его хижине. В конце концов, это всего лишь кусок оленьей шкуры, и, как бы он ни был скроен, он не может напугать настоящих охотников, преследующих дичь. Ну что ж, Змей, кому лезть в челнок: мне или тебе?
— Пусти краснокожего. Его глаза зорче, чем у бледнолицего, и лучше видят все хитрости гуронов.
— Ну нет, брат, против этого я буду спорить до последнего вздоха! Глаза белого человека, и нос белого человека, и уши белого человека гораздо лучше, чем у индейца, если только этот человек имел достаточно практики. Много раз я проверял это на деле, и всегда оказывалось, что я прав. Впрочем, по-моему, даже самый жалкий бродяга, будь он делавар или гурон, способен отыскать
Лишь только смолк бойкий язык Непоседы, Чингачгук сел в челнок и погрузил весло в воду. Уа-та-Уа, как и подобает индейской девушке, глядела на отъезд воина с безмолвной покорностью, но это не мешало ей чувствовать опасения, свойственные ее полу. В течение всей минувшей ночи, вплоть до того момента, когда они заинтересовались подзорной трубой, Чингачгук обращался со своей невестой с мужественной нежностью, которая сделала бы честь даже человеку с утонченными чувствами. Но теперь малейшие признаки слабости исчезли перед лицом серьезной опасности. Хотя Уа-та-Уа застенчиво старалась заглянуть ему в глаза, когда челнок отделился от борта ковчега, гордость не позволила воину ответить на этот тревожный любящий взгляд.
Серьезность и озабоченность делавара вполне соответствовали тем обстоятельствам, при которых он пускался в свое предприятие. Если враги действительно завладели «замком», то делавару пришлось бы плыть под самыми дулами их ружей и без всяких прикрытий, играющих такую большую роль в индейской военной тактике. Словом, предприятие было чрезвычайно опасное, и, если бы здесь находился его друг Зверобой или если бы Змей имел за плечами десятилетний военный опыт, он ни за что бы не отважился на такую рискованную попытку. Выгоды, которые можно было получить, отнюдь не уравновешивали опасности. Но гордость индейского вождя была возбуждена соперничеством с белыми. Индейское понятие о мужском достоинстве помешало делавару бросить прощальный взгляд на Уа-та-Уа, однако ее присутствие, по всей вероятности, в значительной мере повлияло на его решение.
Чингачгук смело греб прямо к «замку», не спуская глаз с многочисленных бойниц, проделанных в стенах здания. Каждую секунду он ждал, что увидит высунувшееся наружу ружейное дуло или услышит сухой треск выстрела. Но ему удалось благополучно добраться до свай. Здесь он очутился в некоторой степени под прикрытием, так как верхняя часть палисада отделяла его от комнат, и возможность нападения значительно уменьшилась. Нос челнока был обращен к северу, когда он достиг свай; мокасин плавал невдалеке. Вместо того чтобы просто подобрать его, делавар медленно проплыл вокруг всей постройки, внимательно осматривая каждый предмет, который мог свидетельствовать о присутствии неприятеля или о совершившемся ночью вторжении. Однако он не заметил ничего подозрительного. Глубокая тишина царила в доме. Ни один запор не сдвинулся со своего места, ни одно окошко не было разбито. Дверь, по-видимому, находилась в том же положении, в каком ее оставил Хаттер, и даже на воротах дока по-прежнему висели все замки. Короче говоря, самый бдительный глаз не обнаружил бы здесь следов вражеского налета, если не считать плавающего мо касина.
Делавар испытывал некоторое недоумение, не зная, что делать дальше. Проплывая перед фасадом «замка», он уже готов был шагнуть на платформу, припасть глазом к одной из бойниц и посмотреть, что творится внутри. Однако он так на это и не решился. У делавара не было еще опыта в такого рода делах, но он знал так много историй об индейских военных хитростях и с таким страстным интересом слушал рассказы о проделках старых воинов, что не мог совершить в данном случае грубую ошибку, подобно тому как хорошо подготовленный студент, правильно начавший математическую задачу, не может запутаться при ее окончательном решении. Раздумав выходить из челнока, вождь продолжал медленно плыть вокруг палисада. Приблизившись к мокасину с противоположной стороны, он ловким, почти незаметным движением весла перебросил в челнок зловещий предмет. Теперь он мог вернуться, но обратный путь казался еще более опасным, так как взгляд делавара не был уже прикован к бойницам. Если в «замке» действительно кто-нибудь находился, он без труда понял бы, зачем сюда приезжал Чингачгук. Поэтому надо было плыть обратно с совершенно спокойным и уверенным лицом, как будто осмотр рассеял последние подозрения. Итак, индеец начал спокойно грести, направляясь прямо к ковчегу и подавляя желание бросить назад беглый взгляд или ускорить движение весла.
Ни одна любящая жена, воспитанная в самой утонченной и цивилизованной среде, не встречала мужа, возвращавшегося
— Ну что же, Змей? — крикнул Непоседа. — Какие новости о водяных крысах? Оскалили они зубы, когда ты плыл вокруг их логова?
— Мне там не нравится, — многозначительно ответил делавар. — Слишком тихо, так тихо, что можно видеть тишину.
— Ну, знаешь ли, это совсем по-индейски! Как будто что-нибудь бывает тише полной пустоты! Если у тебя нет лучших доводов, старому Тому остается только поднять парус и позавтракать под своим кровом. Что же стало с мокасином?
— Здесь, — ответил Чингачгук, показывая добытый приз.
Осмотрев мокасин, Уа-та-Уа уверенно заявила, что он сделан гуроном, так как на носке совсем особым образом расположены иглы дикобраза. Хаттер и делавар присоединились к ее мнению. Однако из этого еще не следовало, что владелец мокасина находится в доме. Мокасин мог приплыть и издалека или свалиться с ноги разведчика, который покинул «замок», выполнив данное ему поручение. Короче говоря, мокасин ничего не объяснял, хотя и внушал сильные подозрения.
Однако этого было недостаточно, чтобы заставить Хаттера и Непоседу отказаться от их намерений. Они подняли парус, и ковчег начал приближаться к «замку». Ветер дул по-прежнему очень слабый, и судно двигалось так медленно, что можно было внимательнейшим образом осмотреть постройку снаружи. В ней по-прежнему царила гробовая тишина, и трудно было себе представить, что в доме или поблизости от него скрывается какое-нибудь живое существо.
В отличие от Змея, воображение которого, настроенное индейскими рассказами, готово было видеть нечто искусственное в естественной тишине, оба бледнолицых не замечали ничего угрожающего в спокойствии, свойственном неодушевленным предметам. К тому же весь окрестный пейзаж имел такой мирный, успокоительный характер. День едва начался, и солнце еще не взошло над горизонтом, но небо, воздух, леса и озеро были уже залиты тем мягким светом, который предшествует появлению великого светила. В такие мгновения все видно совершенно отчетливо, воздух приобретает хрустальную прозрачность, и, однако, краски кажутся тусклыми, смягченными, очертания предметов сливаются, и перспективы, как непреложные нравственные истины, открываются без всяких украшений и ложного блеска. Короче говоря, все чувства обретают свою первоначальную ясность и безошибочность, подобно уму, переходящему из мрака сомнений к спокойствию и миру бесспорной очевидности. Однако впечатление, которое подобный пейзаж способен произвести на людей, одаренных нормальным нравственным чувством, как бы не существовало для Хаттера и Непоседы. Но делавар и его невеста, хотя они и привыкли к обаянию утренних сумерек, не оставались безучастными к красоте этого часа. Молодой воин ощутил в душе жажду мира и никогда за всю свою жизнь не помышлял так мало о воинской славе, как в то мгновенье, когда удалился вместе с Уа-та-Уа в каюту, а баржа уже терлась бортом о края платформы. От этих мечтаний его пробудил грубый голос Непоседы, приказывающий спустить парус и привязать ковчег.
Чингачгук повиновался. В то время как он переходил на нос баржи, Непоседа уже стоял на платформе и притопывал ногами, с удовольствием ощущая под собой неподвижный пол. Со своей обычной шумной и бесцеремонной манерой он, кроме того, высказывал этим свое полное презрение ко всему племени гуронов. Хаттер подтянул челнок к носу баржи и собирался снять запоры с ворот, чтобы пробраться внутрь дома. Марч, который вышел на платформу только из-за бессмысленной бравады, толкнул ногой дверь, чтобы испытать ее прочность, а затем присоединился к Хаттеру и стал помогать ему открывать ворота. Читатель должен вспомнить, что подобный способ возвращаться в дом был вызван теми приспособлениями, которыми хозяин заграждал вход в свое жилище, когда оставлял его пустым, и особенно в тех случаях, когда ему грозила какая-нибудь опасность.
Спустившись в челнок, Хаттер сунул конец веревки в руки делавару, велел пришвартовать ковчег к платформе и спустить парус. Однако, вместо того чтобы подчиниться этим распоряжениям, Чингачгук оставил парус полоскаться на мачте и, набросив веревочную петлю на верхушку одной из свай, позволил судну свободно дрейфовать, пока не привел его в такое положение, что к нему можно было подобраться только на лодке или по вершине палисада. Такого рода маневр требовал немалой ловкости, и, во всяком случае, вряд ли его удалось бы проделать перед лицом отважного врага.