Зверобой, или Первая тропа войны
Шрифт:
— Если я уйду, то с тяжелым сердцем, и это из-за вас, Юдифь: я бы предпочел взять вас с собою.
— Об этом не стоит больше говорить, Марч. Лишь только стемнеет, я отвезу вас на берег в одном из наших челноков. Оттуда вы можете пробраться к ближайшему форту. Когда придете на место и вышлете сюда отряд…
Юдифь запнулась при этих словах, так как ей не хотелось сделать себя мишенью для пересудов и подозрений со стороны человека, который не слишком благосклонно смотрел на ее знакомство с гарнизонными офицерами. Непоседа, однако, понял ее намек и ответил совершенно просто, не пускаясь в рассуждения, которых опасалась
— Я понимаю, что вы хотите сказать и почему не договариваете до конца. Если я благополучно доберусь до форта, отряд будет выслан для поимки этих бродяг, и я приду вместе с ним, потому что мне хочется увидеть вас и Гетти в полной безопасности, прежде чем мы расстанемся навеки.
— Ах, Гарри Марч, если бы вы всегда так говорили, я могла бы питать к вам совсем другие чувства!
— Неужели теперь слишком поздно, Юдифь? Я грубый житель лесов, но все мы меняемся, когда с нами начинают обходиться иначе, чем мы привыкли.
— Слишком поздно, Марч! Я никогда не буду питать к вам или к другому мужчине — за однимединственным исключением — тех чувств, которые вы бы желали найти во мне. Ну вот, я сказала достаточно, не задавайте мне больше никаких вопросов. Лишь только стемнеет, я или делавар свезем вас на берег; вы проберетесь оттуда на берега Мохаука, к ближайшему форту, и вышлете нам подмогу. А теперь, Непоседа… Ведь мы друзья, и я могу довериться вам, не правда ли?
— Разумеется, Юдифь, хотя наша дружба стала бы гораздо горячее, если бы вы согласились смотреть на меня так, как я смотрю на вас.
Юдифь колебалась. Казалось, в ней происходила какая-то сильная внутренняя борьба. Затем, как бы решив отбросить в сторону всякую слабость и во что бы то ни стало добиться своей цели, она заговорила более откровенно.
— Вы там найдете капитана по имени Уэрли, — сказала она, бледнея и дрожа всем телом. — Я думаю, что он пожелает вести отряд, но я бы предпочла, чтобы это сделал кто-нибудь другой. Если капитана Уэрли можно удержать от этого похода, то я буду очень счастлива.
— Это гораздо легче сказать, чем сделать, Юдифь, потому что офицеры не всегда могут поступать, как им заблагорассудится. Майор отдает приказ, а капитаны, лейтенанты и прапорщики должны повиноваться. Я знаю офицера, о котором вы говорите, — это краснощекий, веселый, разбитной джентльмен, который хлещет столько мадеры, что может осушить весь Мохаук, и занятный рассказчик. Все тамошние девушки влюблены в него и говорят, что он влюблен во всех девушек. Нисколько не удивляюсь, что этот волокита не нравится вам, Юдифь.
Юдифь ничего не ответила, хотя вздрогнула всем телом. Ее бледные щеки сперва стали алыми, а потом снова побелели, как у мертвой.
«Увы, моя бедная мать! — сказала она мысленно. — Мы сидим над твоей могилой, но ты и не знаешь, до какой степени позабыты твои уроки и обманута твоя любовь…»
Почувствовав у себя в сердце этот укус никогда не умирающего червя, она встала со своего места и знаком дала понять Непоседе, что ей больше нечего сказать.
Глава XXII
Все это время Гетти сидела на носу баржи, печально глядя на воду, покоившую в себе тела матери и того человека, которого она так долго считала своим отцом. Уа-та-Уа, ласковая и спокойная, стояла рядом, но не пыталась ее утешить. По индейскому обычаю, она была сдержанна в этом отношении, а обычай ее пола побуждал девушку терпеливо ожидать того момента, когда можно будет выразить свое сочувствие поступками, а не словами. Чингачгук держался несколько поодаль; он вел себя как воин, но чувствовал как человек.
66
Перевод Л. Рубинштейна.
Юдифь присоединилась к сестре с видом торжественного достоинства, обычно мало свойственным ей; и хотя следы пережитого волнения еще были видны на ее красивом лице, она заговорила твердо и без колебаний. В этот миг Уа-та-Уа и делавар направились на корму к Непоседе.
— Сестра, — сказала Юдифь ласково, — мне надо о многом поговорить с тобой; мы сядем в челнок и отплывем немного от ковчега; секреты двух сирот не предназначены для посторонних ушей.
— Конечно, Юдифь, но родители могут слушать эти секреты. Прикажи Непоседе поднять якорь и отвести отсюда ковчег, а мы останемся здесь, возле могил отца и матери, и обо всем поговорим друг с другом.
— Отца… — повторила Юдифь медленно, причем впервые со времени разговора с Марчем румянец окрасил ее щеки. — Он не был нашим отцом, Гетти! Мы это слышали из его собственных уст в его предсмертные минуты.
— Неужели ты радуешься, Юдифь, что у тебя нет отца? Он заботился о нас, кормил, одевал и любил нас; родной отец не мог сделать больше. Я не понимаю, почему он не был нашим отцом.
— Не думай больше об этом, милое дитя. Сделаем так, как ты сказала. Мы останемся здесь, а ковчег пусть отплывет немного в сторону. Приготовь челнок, а я сообщу Непоседе и индейцам о нашем желании.
Все это было быстро сделано; подгоняемый мерными ударами весел, ковчег отплыл на сотню ярдов, оставив девушек как бы парящими в воздухе над тем местом, где покоились мертвецы: так подвижно было легкое судно и так прозрачна стихия, поддерживавшая его.
— Смерть Томаса Хаттера, — начала Юдифь после короткой паузы, которая должна была подготовить сестру к ее словам, — изменила все наши виды на будущее, Гетти. Если он и не был нашим отцом, то мы все-таки сестры и потому должны жить вместе.
— Откуда я знаю, Юдифь, что ты не обрадовалась бы, услышав, что я не сестра тебе, как обрадовалась тому, что Томас Хаттер, как ты его называешь, не был твоим отцом! Ведь я полоумная, а кому приятно иметь полоумных родственников! Кроме того, я некрасива, по крайней мере, не так красива, как ты, а тебе, вероятно, хотелось бы иметь красивую сестру.
— Нет, нет, Гетти! Ты, и только ты, моя сестра — мое сердце, моя любовь подсказывает мне это, — и мать была действительно моей матерью. Я рада и горжусь этим, потому что такой матерью можно гордиться. Но отец не был нашим отцом.