Зверочеловекоморок
Шрифт:
У меня появилось желание нарисовать в дневнике под последней фразой череп и скрещенные кости, но быстро пропало. Я сунул эту идиотскую тетрадку под матрас, даже не потрудившись положить ее в точности на прежнее место.
И тут вдруг раздался дикий крик — страшный, душераздирающий. Я подумал, что, должно быть, машина, разворачиваясь во дворе, прижала кого-то к стене. Но это кричала мать Буйвола. Стоя у открытого окна с пластмассовой корзиночкой для яиц в руке, она вопила в небо, словно проклиная свою судьбу. Корзиночка была со всех сторон обгрызена: отчетливо виднелись
Из флигелей повыскакивали привлеченные скандалом соседи. Тогда и я решил пойти прогуляться. Вышел и сразу попал на банкет: на лестничной площадке трое мужчин поочередно прикладывались к большой темно-синей бутылке.
— За комету, господа, — сказал один и отхлебнул изрядный глоток. — Выпьешь, сынок?
Я его сразу узнал. Он частенько пировал у нас во дворе возле контейнеров с мусором в обществе пожилой дамы и какого-то инвалида. Контейнеры эти стоят в тихом закутке, огороженном цементной стенкой. Я, видно, ему нравился, но еще больше ему нравились наши мусорные ведра. Не успевал я подойти к контейнеру, как он вырывал их у меня и торопливо обыскивал. Однажды нашел даже кусок засохшего сыра. А пожилая дама, в чьи обязанности входил сбор бутылок, ему сказала:
— А ну отдай молодому человеку ведро. Не видишь, молодой человек спешит?
Это она про меня. Еще никто меня так уважительно не величал. Поэтому я вежливо поклонился и забрал ведро.
Теперь этот самый тип передал бутылку приятелю и вдруг заплакал.
— Через год иль через час, может быть, не будет нас, — затянул третий собутыльник, сравнительно молодой.
— Через год иль через час… — подхватили остальные.
За этим занятием я их и оставил на лестнице около холодной батареи — подавленных, разочарованных, готовящихся к космической катастрофе.
Буйвол сидел на каменном парапете под акацией. Срывал с моего дерева зеленые побеги и уныло их жевал.
— Ты зачем портишь дерево? По шее захотел? — спросил я, приближаясь.
Буйвол втянул голову в плечи и посмотрел на меня довольно мирно. А надо вам знать, что он, хоть мы и ровесники, примерно на полголовы выше. Когда стоит, его фигура немного напоминает букву А: верхняя часть туловища небольшая и худощавая, а чем ниже, тем толще и мощнее становится. При этом Буйвол носит короткие штаны, и его красно-фиолетовые икры так и просятся, чтобы по ним хлестнули прутом или выстрелили из рогатки.
— Ну чего ты, чего? Твое дерево? — Сразу сдаваться ему все-таки не хотелось.
— А вот и мое, чтоб ты знал. Еще с зимы. Советую запомнить, больше я повторять не стану.
Буйвол опустил голову и, шмыгая носом, исподлобья на что-то воззрился. Я проследил за его взглядом, и меня бросило в жар. Откуда-то, вероятно с прогулки, возвращалась та, в джинсах, чьего имени я никогда не произнесу — не хочется. В руке у нее был поводок толщиной с приличную палку. Естественно, она никого не замечала и вообще всем своим видом давала понять, что замечать не желает. Я испугался, как бы Буйвол не перехватил мой взгляд, и бросил небрежно:
— Классные джинсы, да?
— Что? Где? — очнувшись, испуганно пробормотал Буйвол.
— Джинсы, говорю, у нее клевые.
— Еще бы. Ее папаша мотается по всему свету.
— Откуда, интересно, ты знаешь?
— Да она из нашего класса.
Я присел на парапет. Девочка в джинсах уже скрылась в подворотне. Почему-то мне стало немного жаль Буйвола.
— Дома, что ли, влетело? — спросил я. Он шмыгнул носом и неохотно сказал:
— Нет. Я свалил.
— А из-за чего был скандал?
Буйвол махнул рукой и еще больше помрачнел.
— Опять небось что-нибудь сожрал?
— Сожрал, — нехотя признался он.
— И из-за этого столько шуму?
— Ну да. Запасы все-таки.
— Какие запасы?
— Ну на конец света.
— И ты все слопал?
— Все, — угрюмо подтвердил Буйвол.
— Э-э, заливаешь. Что-нибудь наверняка осталось.
— Ничего не осталось. Я даже с упаковками, — злобно прохрипел Буйвол.
Я замолчал. На голову каменному педагогу сел голубь. Распушил перья и принялся чистить клювом свое линялое декольте.
— Мне все время хочется есть, — тихонько простонал Буйвол. — Я же не нарочно.
— А она хорошо учится? — спросил я.
— Кто?
— Ну эта. В джинсах. Буйвол похлюпал носом.
— Хорошо. Ясное дело.
— А дома ты у нее когда-нибудь был?
— У кого?
— Вот тупая башка. У этой, в джинсах.
Буйвол надолго задумался, я же, неизвестно почему, начал нервничать.
— Нет, не был, — наконец сказал он. — Слышь, я уже считаю дни до этой кометы.
— Это еще почему?
— Хочу поглядеть, как она врежет моим предкам. Особенно как звезданет по отцовской машине. Из-за нее ведь все. Они каждый грош экономят, а мне есть охота. Разве я виноват?
— Могу дать тебе жвачку.
— Серьезно? Врешь…
Я дал ему одну пластинку, которую уже полгода таскал в кармане. Не помню даже, за что я ее получил от пани Зофьи. Буйвол стал торопливо жевать, зажмурившись и постанывая:
— Вкусятина. Вкусятина.
Это его излюбленное словечко; вероятно, оно означает «вкуснотища» и свидетельствует, что Буйвол счастлив.
— У нее, наверно, собака есть?
Буйвол, не переставая жевать, тупо спросил:
— У кого собака?
— Ну у нее. Ты же видал поводок.
— А, да. Вроде есть.
— Какая?
— Чего ты к ней прицепился?
— Ни к кому я не прицепился. Просто спрашиваю, надо ведь о чем-то говорить.
— Давай лучше поиграем.
— Во что?
— В партизан хотя бы. Только, чур, я командир.
— Почему ты?
— А тебе что, жалко? Это моя самая большая мечта.
Он перестал жевать и устремил на меня жалкий, умоляющий взгляд. Затуманенные слезами глазки на пухлой физиономии с круглыми пятнами румянца, надо сказать, производили сильное впечатление.