Звезда бегущая
Шрифт:
— Ага, правильно, конечно. Себе, как легче, выгадывает. Лишнюю чтоб на себя обязанность не взваливать. Чтобы поспокойнее жить ему.
— Ну уж, ну уж, Галина Степановна. — Ладонникову вовсе не хотелось встревать в семейные отношения Ульянцевых, и он решил перевести разговор на другое. — Весна вот какая нынче. Конец мая, а все уже кругом в какой зелени. Совсем лето. Скоро, глядишь, земляника вовсю пойдет.
— А вы ягодник, да? — спросила Галина Степановна.
— Да нет, не особо. Так, с детьми, знаете, надо ведь, чтобы в них чувство природы развивалось. Мы в городах тут очень что-то существенное в себе утрачиваем из-за того, что
— Я здесь, я потомственная заводская, — отозвалась Галина Степановна. — Но правда, согласна: сейчас вон как все позастроили, громада на громаде, а раньше выше трехэтажного не было. И в лес пойдешь — рядом. Коров, помню, еще держали, свиней, куры по улицам бегали. А сейчас только машины кругом.
Ладонников покивал:
— Вот видите. А я-то лично вообще в тайге вырос, пристанционный поселочек такой небольшой. На железной дороге. «Москвич» свой, — кстати, вы вот сказали, что одни машины кругом, — знаете, почему купил? А вот на эту самую природу детей вывозить.
Они дошли до перекрестка, распрощались, и Ладонников, оставшись один, ускорил шаг. Желудок последние минут пятнадцать снова начало скручивать изнутри жгутами, надо было торопиться домой, заесть скорей эту боль. Что у него вообще такое с желудком? Надо бы сходить в заводскую поликлинику, записаться на прием, пройти обследование… да ведь смешно сказать, все некогда. Уж сколько раз собирался и раза два записывался даже, а не сходил ни разу — все что-то не давало. Со стороны глянуть — да неужто до такой степени некогда, не мог час выкроить? — а начни разбираться — получается, не мог.
2
Жена дома ждала Ладонникова с горячим ужином.
— Перекусил? — спросила она, только успел войти.
Знала ведь его. Сказал, что перекусит, а как это успеть за двадцать минут? А и как не знать: восемнадцать лет вместе прожито. Восемнадцать, ой-ё-ё-ёй! Чуть не вся взрослая жизнь.
— Мороженое съел, — сказал Ладонников.
Катюха уже крутилась тут же, в прихожей. Все-таки с ее собрания, с последнего в нынешнем году, родителям, как всегда, объявляются уже отметки — интересно же!
— Мороженое! — фыркнула она. — Еда тоже. — И спросила с любопытством: — Чего там Вер Александра?
— Будет у нас с тобой разговор! — с нарочитой угрозой в голосе пообещал Ладонников.
— Какой? А что такое? — дочка забеспокоилась. — У меня ничего, я все нормально, а двойка там у меня была по алгебре, так это мне не за ответ вовсе, и она сама же мне ее потом переправила…
— Поговорим, поговорим! — снова пообещал Ладонников. Говорить ему, кроме как о чтении под партой, было больше не о чем, и он просто так припугивал дочь, для острастки.
Валерка в дальней комнате сидел слушал магнитофон, ревущий песней Высоцкого, и не вышел.
— Давай мой руки и садись сразу, — сказала жена. — Я тебе накладываю.
На кухне, когда он пришел из ванной, она первым делом спросила о Катюхе:
— Ну что у нее? В самом деле такое что-то — разговаривать надо?
Ладонников махнул, усмехаясь, рукой:
— Да ну что ты!
Жена успокоилась и села за стол напротив.
— А что ты вдруг так засиделся сегодня?
— А распечатку «трассы» той вот задачи, что по дробилке, с машины принесли. Не мое дело вообще, а принесли — и полез, так и не заметил, как просидел столько.
— Конечно, не твое дело, — тут же подхватила жена. — Ты начальник лаборатории, руководитель, твоя обязанность — задачу поставить и контролировать после. Зачем ты на себя чужие функции возлагаешь?
Ладонников с женой работали на одном заводе, прежде, до того, как он начал «расти», в одном даже отделе, и она знала все заводские порядки отнюдь не со стороны.
— Ну, не мое, не мое, а вот забрало меня, вдруг, думаю, сейчас выловлю ошибку. Повезет — и выловлю, — Ладонников почувствовал раздражение. У жены было в характере — понаставлять его, поучить уму-разуму на ровном месте, и он это в ней терпеть не мог. Главная, может, причина, из-за чего в свою пору всё боялся на ней жениться, хотя она уже с Валеркой ходила, и потом, когда женился и даже Валерка родился уже, первые года два все убегал от нее. Казалось тогда: не задалась жизнь, всю перековеркал себе, не нужно было жениться, ведь знал, зачем же! — смешно сейчас и вспоминать те свои мысли.
— Нет, я просто о желудке твоем беспокоилась, и больше ничего. Ведь ты муж мне. Близкий человек, ближе нет. — Жена улыбнулась ему коротко, пожала плечами. Все-таки она тоже прожила с ним эти восемнадцать лет и тоже обмялась, приладилась к нему; оба они друг к другу приладились, притерлись, а если б нет — разве бы сейчас у них была семья? Ничего б не было. И Катюхи бы не было, еще б до нее расшвыряло в стороны, и рос бы Валерка при живом отце полусиротой. Как вон у многих, глянешь по сторонам.
— Чудная пшенка, божественно сварила, — Ладонников, в свою очередь, тоже пошел навстречу жене. Обычная получилась каша, чуть пересолена даже, если по его вкусу.
Жена и знала, что каша совершенно обыкновенная, такая, как всегда, но готовила — и ей стало приятно.
— Старалась, — сказала она с пренебрежительно-довольной улыбкой.
Перед сном, как делал без исключений каждый вечер, Ладонников вышел прогуляться. Прогулки эти он положил себе за правило пять лет назад — с той поры, как выписался из больницы после сердечного приступа. Никогда прежде до того раза не знал, есть у него сердце или нет, не кололо там ничего, не болело, надо было для массовости — и стометровку рвал за отдел, это в тридцать восемь-то лет, и десять камэ на лыжах, причем за очень недурное время, ну, а в волейбол уж за отдел в общезаводском турнире — это сам бог велел как бывшему разряднику. И на одной вот такой игре, взлетев над сеткой, чтобы срезать поданный мяч как следует, вдруг ощутил в груди горячую тугую боль и, не ударив по мячу, так с высоты и свалился кулем на площадку.
Приступ стенокардии — поставили после, в больнице уже, диагноз. И оказалось, что с каких-то пор, несмотря на все твое спортивное прошлое, сердце у тебя больное, ишемическая болезнь сердца называется, да еще, оказалось, на фоне так называемой вегетативно-сосудистой дистонии, нервишки, в общем, успели пообтрепаться, — и нельзя никаких подобных нагрузок, вроде стометровок и волейбола, легко еще отделался таким вот приступом, могло быть и хуже.
Дни стояли теплые, жаркие даже, но земля еще не прогрелась, и вечера бывали холодные. Ладонникову нравилась эта вечерняя свежесть — пыль и гарь, поднятые днем, из-за резкого перепада температур в какой-нибудь час прибивало к земле, воздух становился чистым, прозрачным, и каждый вдох доставлял наслаждение.