Звезда цесаревны. Борьба у престола
Шрифт:
Мысль эта заставила её засмеяться: такой нелепой и неправдоподобной она ей показалась. Императрица так крепко сидит на престоле, герцог так ловко и умно отстраняет тех, кто мог бы служить помехой его замыслам, избрана уже наследница престола, и с каждым днём здесь всё больше и больше привыкают к мысли, что после тётки она будет царствовать... Надо быть безумным, как этот Ветлов, чтоб этого не понимать и гнаться за химерами, когда можно было бы жить преспокойно тем, что есть под руками... И не всё ли равно, от кого брать счастье, от своих или от чужих? Смешные эти русские
Туалет был окончен, и она вошла в комнату, служившую мастерской придворному ювелиру, привередливому Позье.
— Ну, месье Позье, я вам, кажется, нашла то, что вам нужно, — объявила она, подавая ему футляр с звездой цесаревны.
— Вы, кажется, ездили к графине Апраксиной? Так это напрасно, мне все её драгоценности известны. У неё много хороших вещей, но того, что нам надо, у неё нет, — сказал он, не торопясь открывать футляр и небрежно вертя его в пальцах. — Были также у меня в руках вещи графини Румянцевой, прекрасные, слова нет, особенно сапфир, подаренный ей царём Петром Первым, но нам сапфиров не надо...
— А вы взгляните на то, что я вам принесла, — прервала его Стишинская, оглядываясь на дверь, за которой ей почудилось шуршание шёлковой юбки.
Презрительно оттопыривая нижнюю губу, француз открыл футляр, и глаза его расширились от изумления, и лицо сделалось серьёзно.
С минуту времени смотрел он со сосредоточенным вниманием на звезду цесаревны и наконец, подняв недоумевающий взгляд на торжествующую Стишинскую, отрывисто спросил, откуда у неё эта вещь и известно ли ей, кому она принадлежит.
— Разумеется, известно...
— Это — та самая звезда, в которой цесаревна Елисавета Петровна присутствовала при коронации нашей императрицы! — подхватила герцогиня.
Она подкралась так тихо, что присутствие её заметили тогда только, когда она заговорила.
— Откуда у вас это, Стишинская? — повторила она вопрос Позье.
— Если позволите, я отвечу на ваш вопрос после того, как месье Позье мне скажет, годятся ли эти брильянты для того убора, который он делает её величеству, — возразила Стишинская, обращаясь к ювелиру и наслаждаясь волнением, с которым он продолжал рассматривать звезду.
— Что тут спрашивать! Разумеется, это годится. Таких брильянтов нет и у французской королевы... я хочу сказать, такого оттенка, — поспешил он прибавить.
— Вот всё, что нам нужно знать! — вскричала со сверкающими от восхищения глазами Стишинская. — Завтра вы ею займётесь, а сегодня мы вас дольше задерживать не станем, уж поздно, и семья ваша, верно, беспокоится, что вас до сих пор нет дома...
Любопытному французу очень было досадно уходить, не узнавши, каким образом попала звезда цесаревны к резидентке герцогини Курляндской, но делать было нечего, приходилось откланяться и
— Герцог у себя? — спросила Стишинская у своей госпожи, оставшись с нею наедине.
— Он у императрицы.
— Нельзя ли его вызвать? Мне крайне нужно переговорить с его светлостью по не терпящему отлагательств делу.
— А мне вы этого сказать не можете? У вас от меня тайны?
— У меня не может быть тайн от моей благодетельницы, ваша светлость, — с возрастающим возбуждением возразила Стишинская, — я вам всё скажу и буду умолять вашу светлость...
Она опустилась на колени и, быстрым движением схватив край пышной робы супруги фаворита, прикоснулась к ней губами.
— У меня есть дочь, ваша светлость, единственное дитя! — продолжала она со слезами в голосе.
— Знаю, та, что при цесаревне старшей камер-фрау, вы мне это не раз говорили.
— Ваша светлость! Она арестована по шубинскому делу... но она невиновна! Невиновна, как новорождённый ребёнок! Вечным моим блаженством готова я за это поручиться!
— Ну, герцогу это должно быть лучше известно, чем вам.
— Спасите её, ваша светлость! Эта звезда ей принадлежит. Цесаревне было угодно ей её подарить... это всё, что она могла для неё сделать...
— С этого бы и начали. Значит, цесаревне угодно, чтоб императрица оказала милость её камер-фрау? Так, что ли?
— Так, так, ваша светлость! — вскричала Стишинская, в восторге от оборота, принимаемого объяснением. Ни за что не додумалась бы она одна до такой развязки! А ещё Бенигна считается дурой. Дуры такими догадливыми не бывают...
— Встаньте, я пойду переговорить с герцогом и с самой императрицей, если представится к тому надобность... Не беспокойтесь, дела вашего я не испорчу и выпрошу прощение вашей дочери, — объявила герцогиня с самодовольной усмешкой.
— Как мне благодарить вашу светлость! — с чувством вымолвила Стишинская, поднимаясь с коленей и целуя руку своей госпожи.
— Благодарить ещё рано. Дайте мне этот футляр, мне, может быть, удастся сегодня же показать императрице эти брильянты. У неё таких нет, и она очень интересуется затруднением Позье. Не дальше как вчера она в разговоре со мною и с Юлией Менгден перебирала все драгоценности своих придворных дам, спрашивала, к кому вы ездили за розовыми брильянтами, и в конце концов решила, что ни у одной из петербургских дам нет того, что нужно...
На другой день в назначенный час Ветлов явился во дворец.
Его уже ждали и тотчас же провели в комнату пани Стишинской, которая не замедлила к нему прибежать.
С сияющим лицом объявила она своему зятю, что курьер с приказанием освободить Лизавету из тюрьмы уже поскакал в Москву.
— Пришли бы вы ко мне за помощью раньше, давно успокоились бы, но вы, без сомнения, прежде чем ко мне обратиться, обегали всех ваших русских вельмож... Постойте, постойте, — прервала она возражение, готовое сорваться с его губ, — мне только стоило сказать его светлости герцогу Курляндскому, что дочь моя невиновна во взводимом на неё обвинении, и тотчас же был дан приказ её освободить...