Звезда Маир
Шрифт:
Ее слова достигли цели. Дочка увидела, что глаза у мамы вдруг сделались растерянными и беззащитными. Она глубоко вздохнула, а потом произнесла глухим усталым голосом:
– Ты глупая, злая девчонка! Когда-нибудь ты действительно останешься совсем одна, и тогда пожалеешь о своей жестокости.
Отвернувшись, мама накинула в прихожей пальто, взяла в руки зонтик и быстро вышла из дома. Она не хотела, чтобы Анжелика видела слезы на ее лице.
Вы спросите: отчего мама так расстроилась? Дело в том, что Вероника была ее второй дочкой. Она появилась на свет получасом раньше своей сестры-близняшки Анжелики, но умерла через месяц после рождения. Почему это случилось, навсегда осталось тайной. Вечером мама положила девочку в кроватку, а через три часа, когда хотела ее покормить, обнаружила, что бедняжка не дышит.
Анжелика стояла возле окна и смотрела, как уходит мама. Раздражение ее прошло, и в душе шевельнулось раскаянье. Но при всем том она чувствовала себя глубоко несчастной. И куда бы ни устремлялся ее взгляд, все казалось девочке тусклым и по-осеннему невзрачным. Над городом нависало серое, затянутое облаками небо. Клены и липы уныло свешивали к земле мокрые ветви и один за другим роняли на землю желтые листья. Тротуар под окнами наполовину скрылся под холодными лужами. Видневшаяся в отдалении детская площадка раскисла от грязи. От всего этого веяло меланхолией и пронзительной безысходностью. А между тем еще утром та же самая картина представлялась девочке яркой и праздничной: в разрывах облаков кое-где проглядывали голубые лоскутки неба, деревья в их желто-красных одеждах стояли веселые и нарядные, и так приятно было шлепать ногами по лужам!
– Какой мерзкий день! – с отвращением произнесла Анжелика.
Она задернула шторы и легла на кровать. Через мгновение девочку окутала напряженная тишина, но тишина не безмолвная, а насыщенная едва различимыми шорохами и звуками. То и дело что-то где-то потрескивало и поскрипывало, а порой откуда-то снизу из-под пола доносилось тихое бормотание, похожее на отдаленный разговор, в котором невозможно разобрать ни единого слова. И чем дольше Анжелика вслушивалась в эту обманчивую тишину, тем сильнее она затягивала ее, и тем острее овладевало ей чувство странной нереальности. Ей начало казаться, что она перестала быть живой девочкой и превратилась в неодушевленный предмет, вроде кирпича в стене, куска обоев или половицы в полу, сделалась частичкой большого дома и приобщилась к его таинственной жизни.
Подобного рода оцепенение нередко нападает на тех, кто проводит много времени в старых помещениях. Между тем, дом, в котором жила Анжелика, был не просто старым, он с полным правом мог считаться старинным. Давным-давно его построил богатый немец по фамилии Рабенек – хозяин старого химзавода. Двухэтажный, украшенный колоннами и лепниной, дом в те времена, наверно, выглядел очень роскошно. Особенно нарядным представлялся он взору тех, кто смотрел на него сквозь ажурную решетку, со стороны улицы. От ворот к крыльцу тянулась обсаженная липами аллея. Перед фасадом росли розовые кусты и были разбиты цветочные клумбы.
Но теперь о былом великолепии напоминали одни только облупившиеся колонны. Ворота и чугунная решетка давно исчезли, почти все старые липы засохли, лепнина осыпалась, грязно-желтая штукатурка на стенах покрылась паутиной трещин, ступени на крыльце были выщерблены, а парадное имело весьма непрезентабельный, обшарпанный вид. Мама рассказывала Анжелике, что после революции немец-заводчик бежал за границу. Брошенный им дом вскоре разделили на комнаты-клетушки и превратили в заводское общежитие. Во время войны здесь случился пожар, большая часть жильцов разъехалась, и только в левом крыле на первом этаже ютилось несколько семей эвакуированных. Потом, когда завод стал расширяться, и потребовалось жилье для новых рабочих, особняк отремонтировали и перестроили таким образом, что в нем появилось восемь новеньких квартир, по четыре на каждом этаже. Это было как бы второе рождение дома. Но поскольку жизнь в нем никогда полностью не замирала, связь с дореволюционными временами не прервалась. О минувшем напоминала, прежде всего, старая антикварная мебель, продолжавшая исправно служить нескольким поколениям новых владельцев. Так в пятой квартире находился большой платяной шкаф с медными висячими ручками, в третьей сохранился ломберный стол, в седьмой стены большой комнаты украшала писанная маслом картина, изображавшая красивую девушку в голубом открытом платье (говорили, что это портрет младшей дочери бывшего хозяина дома, умершей в молодых летах). Что до квартиры Анжелики, то здесь оказалось сразу три предмета из мебельного гарнитура позапрошлого века. На кухне стоял высокий темный буфет с тяжелыми скрипучими дверцами, в угол прихожей был задвинут круглый столик на одной ножке, и, наконец, в ее собственной комнате висело на стене старое зеркало в резной раме…
Кстати сказать, прадедушка и прабабушка Анжелики были первыми, кто въехал в отремонтированный после войны дом. Дедушка Коля в то время был маленьким мальчиком лет девяти или десяти. Потом он вырос, превратился в красивого молодого человека и женился на бабушке, которую так же как ее будущую внучку звали Анжеликой (вернее было бы сказать, что это внучку назвали в честь бабушки). А вскоре вслед за тем на свет появилась мама. Так оно обычно и происходит в семейной жизни: дети незаметно вырастают, заводят детей и сами превращаются в родителей. Потом вырастают их собственные дети, и однажды они говорят папе и маме: «Поздравляем! Вы стали дедушкой и бабушкой…»
Погрузившись в оцепенение, Анжелика словно грезила наяву. И, как это обычно бывает в подобных случаях, перед ее мысленным взором проносились обрывочные картинки недавних событий. Но видения эти не были случайными. Какой-то неуловимый смысл связывал их с владевшими девочкой переживаниями. То, что произошло с Анжеликой дальше, было настолько сложно и необычно, что с большим трудом поддается описанию. Когда девочка вспоминала о маме и о своей размолвке с ней, ей уже не казалось, что она вела себя правильно. По крайней мере, она бы не решилась повторить те жестокие слова, которые так легко вырвались у нее прежде. Но вместе с тем, Анжелика не могла забыть прекрасную куклу, очаровавшую ее в магазине, и желание обладать ею все-таки брало верх над горечью сожаления.
И вот, в то мгновение, когда досада боролась в ее душе с раскаяньем, в голове Анжелики неведомо откуда прозвучал явственный вопрос: «А что бы ты сделала ради того, чтобы иметь эту куклу?» Самое поразительное заключалось в том, что услышанный ею вопрос не был вопросом внутренней беседы. Знаете, так бывает, когда сам себя спрашиваешь, и сам же себе отвечаешь. Нет, все обстояло совершенно иначе! Анжелика ясно понимала, что говорит не она, а к ней обратился кто-то посторонний, неведомым образом проникший в ее сознание. И вопрошал он ее совсем не из праздного любопытства. Он действительно мог дать то, чего она так жаждала! Важно так же заметить, что Анжелика ни на секунду себя не обманывала: она знала, что незнакомец едва ли принадлежит к числу тех доброхотов, которые бескорыстно раздают подарки маленьким девочкам! За свой дар он непременно должен был чего-то от нее потребовать. Слов нет, вступать в какие-либо соглашения с этим неведомым НЕКТО было со стороны Анжелики неблагоразумно. Однако превозмочь искушение оказалось выше ее сил. И поэтому, отвечая таинственному незнакомцу, девочка не задумываясь, воскликнула: «Все, что угодно!»
Но едва Анжелика мысленно произнесла эти роковые слова, она вдруг ощутила сильную тревогу, словно совершила какой-то нехороший поступок, за который ее скорей всего накажут. Приподнявшись на кровати, девочка внимательно оглядела комнату. Конечно, вряд ли можно было ожидать, что существо, обратившееся к ней, как ни в чем не бывало, восседает где-нибудь на стуле или на подоконнике. Но то, что оно находится тут, поблизости, Анжелика не сомневалась. Она даже смутно догадывалась, откуда мог прозвучать таинственный голос, и потому сразу обратила свой взгляд на зеркало.
Как уже упоминалось выше, зеркало было очень старое. Один мамин знакомый, немного разбиравшийся в антиквариате, сказал ей как-то: «Клянусь своими подтяжками, эта вещица вышла из мастерской самого Гамбса!» Положим, Анжелике эти слова ничего не говорили, но с тех пор она прониклась уважением к почтенному возрасту зеркала, как прониклись бы и мы сами, если бы кто-нибудь сказал, что оно сделано еще до всемирного потопа. Ради справедливости следует заметить, что мамин знакомый был прав только наполовину. Возможно, этот самый пресловутый Гамбс имел некоторое отношение к зеркальной раме, но само зеркало было старше, гораздо старше его. Боюсь, я даже не могу с точностью сообщить, когда и кем оно в действительности было изготовлено.