Звезда мореплавателя(Магеллан)
Шрифт:
Месть не замедлила последовать.
Шел снег, было мглисто и знобко. Откуда-то со свистом принеслась тонкая короткая стрела и вонзилась матросу Диего Барасе выше колена. Он, ругаясь, сломал ее, вырвал и побежал догонять отряд. Вдруг зашатался, стал звать на помощь. Помощи не могло быть: яд, которым патагонцы смазывают стрелы, действовал молниеносно. Диего посинел, розовая пена выступила на губах, и он умер в судорогах. В холодных сумерках мечами вырывали ему могилу и насыпали сверху глыбы кремня, ибо черные орлы уже сидели вокруг.
Готовясь к отплытию, Магеллан назначил Серрано капитаном на «Консепсион», Барбозу на «Викторию». «Сан-Антонио» по-прежнему командовал Мескита, туда же перешел кормчий Иштебан Гомиш. Шел август, последний месяц южной зимы, но командор торопился покинуть всем надоевшую бухту.
12 августа он собрал совет капитанов.
— Прежде чем говорить мне и решать вам, выслушаем свидетелей, — предложил он.
Несколько матросов рассказали, что Картахена и священник Рейно призывали их к новому мятежу, обещая высокую награду.
— Капитаны! — спросил Магеллан, когда матросы вышли. — Какой участи заслуживают люди, которые единожды подняли мятеж и ладят его вторично?
— Смерти! — единогласно признали капитаны.
— Однажды данное мною слово изменено быть не может, — после раздумья сказал Магеллан. — Они сохранят жизнь. Но останутся здесь в бухте…
24 августа армада покинула бухту Сан-Хулиан. На островке посередине бухты сумрачно смотрели ей вслед Картахена и Рейно. Им сгрузили немного сухарей и вина. Последнее, что я видел, когда «Тринидад» сворачивал в открытое море, были их одинокие фигуры и прямоугольная виселица на холме, которая так и не понадобилась Магеллану.
Земля огней
Армада приплыла к реке Санта-Крус. Мы остановились на два месяца, чтобы закончить ремонт. Благо, что леса здесь хватало.
Первые дни зараза, вынесенная из роковой бухты, еще сказывалась. Не раз приспускались флаги армады, и матросы с молитвой отдавали морю очередного умершего. Но свежий весенний воздух, прекрасная вода Санта-Крус, богатая охота и рыбная ловля умиротворили болезни.
Магеллан сообщил экипажу свое решение: спускаться до семьдесят пятого градуса южной широты, и если пролива не обнаружится, то вернуться в Санта-Крус, произвести полный ремонт судов и идти на Молукки мимо мыса Доброй Надежды, огибая Африку, как португальцы.
— Вы всерьез допускаете такой исход, сеньор? — спросил я.
— Совершенно не допускаю, — рассеянно ответил командор. — Но это поможет матросам перенести новые разочарования, если они случатся.
— А они случатся, сеньор?
— Думаю, что нет. Однако не пытайте меня, Викорати. — Он дружелюбно, но твердо посмотрел мне в глаза. — Скоро вы все увидите сами.
— Скоро, командор?
— Да.
Текли будни плавания, в которые мы втянулись. Ход армады прерывался лишь для охоты за морским зверем и ловли рыбы. Люди били без счета тюленей, нелетающих гусей, птиц, собирали их яйца на берегу, ловили черепах, рыбу, беспрестанно забрасывая сети.
Командор разрешил свободным от вахты есть в любое время, и жаровни, не остывая, дымили на кораблях. Правда, муку для лепешек Магеллан выделял довольно скупо…
Очередной шторм заставил нас уйти подальше от берега, но, как только он окончился, Магеллан вернул армаду к земле. Я был рядом с ним, когда она возникла на горизонте, придвинулась в виде такой же травянистой равнины. До сих пор стоит у меня в глазах лицо командора, смотрящего вдаль: небольшие глаза сделались вдруг огромными, лицо явственно побелело, губы вытянулись в ниточку.
— Утес! — вскрикнул он и шагнул вперед.
Я всмотрелся. В море вдавался короткий мыс, и на нем виднелся низкий, но крутой холм. Наверху его чудом держалась на тонкой острой грани уродливая каменная глыба.
Возбуждение, охватившее обычно невозмутимого командора, было так заметно, что я на миг растерялся. Обжигающая мысль пронеслась в моей голове.
— Командор! — воскликнул я. — Неужели пролив?
Корабль огибал мыс. За ним узкая полоса воды вторгалась в материк и тянулась на запад.
— Бомбардиры — два выстрела! Три смоляных факела на корму! — срывающимся голосом приказал Магеллан.
Меня, наверное, назовут лгуном, но святая правда такова: никто в армаде не верил, что перед нами пролив. Получилось как в той сказке о пастухе, что любил зря кричать: «Волк! Волк!» — а когда волк на самом деле пришел резать овец, то никто не явился его отгонять, ибо думали, что пастух опять обманывает…
Когда съехались капитаны, я увидел, как Магеллан и Барбоза обменялись многозначительными взглядами.
Капитан-командир распорядился, чтобы «Сан-Антонио» и «Консепсион» поплыли в глубь найденной расщелины в материке и проверили, пролив перед нами или нет.
Будучи у порога победы, мы едва не погибли.
Ночью чудовищной силы ветер сдернул «Тринидад» и «Викторию» с якорей и погнал к скалам. Он давил точно в корму и направлял нас прямехонько на каменные зубья пройденного нами континента, вокруг которых ревели буруны. До краха оставались секунды. Люди бросились к шлюпкам. Голос Магеллана остановил их.
— Вот спасение! — звал он и указывал на тихий проход между прибрежным островом и землей. Как командор сумел разглядеть его в темноте — непостижимо! Развернуть каравеллы против ветра матросы не сумели бы, но повернуть под углом к нему им не составило труда. Мы стали в проходе, и остров прикрывал нас от ветра, пока шквал не стих.
Матросы благодарили провидение, пославшее им такого командора!
Прошел день, Мескита и Серрано не возвращались. Прошел второй день, и наступила третья ночь… Магеллан провел ее без сна. Бродил по палубе, перешагивая через тела спящих, и я слышал, как он говорил сам с собой. Фернандо, переживавший за командора, сидел около меня на корме, то засыпая, то просыпаясь. Юнга подрос и возмужал за год плавания, голос и руки его окрепли, в нем угадывался ладный, устойчивый мужчина.