Звезда на содержании
Шрифт:
Пока Липский читал этот краткий текст, все, как зачарованные, глаз не могли оторвать от листка. Бумага была, очевидно, очень дорогая, изысканного белого в прозелень оттенка, со странными бледными виньетками, разбросанными тут и там: перекрещивались словно бы латинские S и P, а впрочем, очень может статься, какие-то другие буквы, ничего наверное сказать невозможно было, настолько причудливо они выглядели.
Прочитав, Липский спрятал листок обратно в карман.
– А теперь, – сказал он, – мадемуазель Нечаева, соблаговолите сообщить мне, когда вы изволите явиться для выбора тканей, фасонов и на первую примерку в мой магазин?
«Неужели Хвощинский придумал это?» – мелькнуло в голове Анюты. Она чуть покосилась на Митю Псевдонимова. Судя по тревожному блеску его глаз, ему пришла та же самая мысль. Похоже, тревожила она и Блофранта Аксюткина, потому что он вскочил с кресла и озабоченно спросил:
– Убеждены ли вы, господин Липский, что заказчик ваш – человек молодой?
– Уверяю вас, что у меня весьма наметанный взор, – вежливо отозвался галантерейщик. – Я с точностью до вершка могу снять мерку с человека просто на глазок, ну а возраст угадываю, не ошибаясь и на месяц, не то что на год. Господину сему двадцать четыре года с половиною, ни больше ни меньше! Конечно, не мальчик уже, однако и стариком его назвать никак невозможно! Ну так что вы решили, мадемуазель Нечаева?
– Я не могу принять этот подарок, – ответила Анюта, находившаяся в полном смятении.
Театр снова сделал потрясенное «ах!», а Наденька Самсонова подалась несколько вперед, словно хотела воскликнуть: «Зато я готова его принять!» – но все же ни слова не промолвила, сумела удержаться.
– Что за глупости! – рассердился директор. – Это ни в какой голове не укладывается – так манкировать добрым к себе отношением! Нечего и говорить о том, что вы все примете. Но уж ежели сей великодушный дар так оскорбляет вашу непомерную стыдливость, пусть все эти туалеты после премьеры перейдут в театральную костюмерную и таким образом сделаются даром неизвестного зрителя N-скому храму Талии и Мельпомены.
– Ну, коли так... – в один голос сказали Блофрант с Мальфузией и умоляюще воззрились на Анюту: – Варенька, скажи, что ты согласна!
Анюта посмотрела на Митю Псевдонимова. Вид у него был не слишком довольный, но все же он кивнул, и тогда она сказала:
– Хорошо, господин директор, как вам будет угодно.
– Соблаговолите оказать мне честь, мадемуазель Нечаева, и подойти ко мне, – сказал любезнейший Липский. – Мы оговорим с вами время вашего визита в мой скромный магазин.
Анюта пошла со сцены, а директор повернулся к онемевшей Наденьке Самсоновой и воскликнул:
– Вот что такое истинный талант! Он вызывает к жизни благородные душевные порывы! Учитесь, госпожа Самсонова! Мадемуазель Нечаева на сцене без году неделя, а уже внесла такую лепту в наше процветание! А некоторые невесть что из себя корчат, а что проку в их ужимках для процветания родного театра?!
Наденька окинула всех ненавидящим взором, подобрала юбки и кинулась за кулисы.
Все было ужасно, так ужасно, что никакого воображения не хватило бы представить себе такую кару! Откуда она взялась, эта Варька Нечаева, откуда свалилась на бедную Наденькину головушку? А всё эти уроды Аксюткины, эти Блофрант с Мальфузией, эти коротконогие карлики в два вершка ростом каждый! Наденька в пылу гнева подзабыла, что и сама-то едва достигала ростом двух вершочков... [8]
8
Следует иметь в виду, что в старину рост человека часто определялся в вершках свыше обязательных для нормального человека двух аршин (то есть 1 м 42 см). Вершок – 4, 45 см. То есть сказать о ком-то, что он ростом в два вершка, – значит указать, что он примерно метра в полтора высотой.
Мало, мало их когда-то тетя Лина, старшая Наденькина подружка и покровительница, травила, эх, жаль, что она спилась и была выгнана из театра, одной Наденьке с Аксюткиными никак не справиться. Заедят они ее, как пить дать заедят... особенно вкупе с этой Варькой. Боже мой, что в ней нашел Сереженька! Изменщик, негодяй! И с каких подходцев начал! Письмо, это письмо в «Дамскую радость»...
Да, щедрый покровитель, который вдруг отыскался у Варьки Нечаевой и написал секретное письмо Липскому, был анонимом и инкогнито для всех, кроме Наденьки. Она тотчас узнала этот листок, эту особенную бумагу. У нее самой хранилась записочка на таком же листке, в котором Сереженька извещал ее о месте и времени свидания... Наденька берегла тот листок пуще глаза. То, что ей, провинциальной актрисульке, была послана записка на такой дорогой, дорожайшей бумаге, верже или веленевой, а может быть, даже александрийской, с бледными водяными знаками в виде двух букв – S и P, которые означали первые буквы имени и фамилии Сергея Проказова, если писать их по-латыни, – это поднимало ее над пошлым, унылым миром, делало особой значительной, ведь на такой бумаге не стыдно записочку княгине написать, графине, принцессе! Одного этого было довольно, чтобы Наденька ощущала себя особой избранной. Ради любви такого красавца, молодца, удальца, такого богача, удачника, счастливчика, идола женского, каким был Сережа Проказов, Наденька была готова на все, на все! Второго такого женского любимчика свет не видывал, вот разве что Митя Псевдонимов мог с ним сравниться, но Митя был монах, аскет, а Проказов – совсем наоборот! Наденька ради него мигом отставила всех прежних своих поклонников и даже господина Хвощинского. То есть его-то в первую очередь. Потому что Проказов был молод и неутомим, а Хвощинский уныл и скучен... и не только в беседах! Наденька любила веселиться не за одним лишь пиршественным столом, но и в алькове, но жизнь, оказывается, состоит не только из веселья, а из расчета тоже. Она ждала, что Сереженька, услышав о подготовке премьеры, для которой Наденьке нужны новые наряды, не замедлит распахнуть перед ней свой кошелек, однако он ничего подобного не сделал и принялся сначала избегать даже разговоров на эту тему, а потом и вообще свидания с Наденькой прекратил. Ах, как она страдала! Как теперь понимала тех людей, которые советуют девушкам следовать не зову сердца, но прежде всего гласу рассудка! Вот если бы она не покинула почтенного, порядочного господина Хвощинского ради этого вертопраха, уже давно бы смотрела свысока на эту выскочку Нечаеву!
И вот теперь у Варьки будут наряды, и туфельки, и ботинки, и омбрельки, и даже шпильки новые, а у нее, у Наденьки Самсоновой, нет! У нее ничего не будет! Останется она играть в старье, да еще спасибо скажешь, коли не отстранят от роли! А что, такое вполне может быть. Возьмет да и пригласит директор какую-нибудь гастролершу! Да уж лучше пусть чужая играет, чем в старье краснеть рядом с расфуфыренной Варькою! Ох, нетушки, этого допустить нельзя! Нельзя-то нельзя, а все же что делать, что делать-то?
Наденька готова была биться головой об стену от отчаяния! Она даже приостановилась в сенях и приложилась к обитой штофом стенке. Что-то зашуршало у виска, словно пробежало быстро, и Наденька брезгливо отодвинулась.
Да ну, противно, там небось, за штофом, тараканы развелись, еще раздавишь ненароком, когда колотиться головой будешь, а он как захрустит...
Наденька, передернувшись и возненавидев Варьку еще пуще, выскочила на крыльцо и, торопливо спустившись со ступенек, ринулась прочь от театра по Большой Печерской улице.
Выход один: пойти к Хвощинскому, вот прямо сейчас, немедленно. Пойти, пасть ему в ножки, подольститься, дать клятву вечной верности (время покажет, стоит ее соблюдать или нет), умолить его купить ей новые платья. И непременно чтобы бурнусик был, и ридикюльчики в тон, вышитые, да-да, пусть хоть ослепнут вышивальщицы, а успеть должны, юбок нижних побольше, и чтобы кружево, кружево... как взметнутся юбки, чтобы кружево так и обвивалось вокруг ножек... и белые чулочки кружевные, непременно белые... и черные тоже, ах, как любил затейник Сереженька, чтобы она, даже все с себя снявши, оставалась в черных кружевных чулочках... Нет, прочь мысли о нем! Одно платье непременно отделать все шелковыми букетиками, фиалочки, они так пристанут к Наденькиным голубым глазам! Нет, фиалки, может быть, не стоит... Нужно про цветочные букетики хорошо подумать. Изменщик Проказов, конечно, будет на премьере, а он умеет понимать язык цветов! Наденька вдруг вспомнила прелестную статеечку из дамского журнальчика «Кабинет Аспазии», который иногда не без удовольствия почитывала, дабы держаться в курсе модных веяний, и который рекомендовал всем своим читательницам изучить этот самый язык: «Ежели имеешь бальзамин, розовый лавр, мимозу, голубую сирень, персиковый цвет и скабиозу, если нет у тебя можжевельника, колокольчиков и желтого нарцисса, то будешь иметь розу и желтофиоли. Вот смысл: ежели имеешь добродетель, приятность, чувствительность, постоянство, скромность, ежели нет у тебя пороков, нетерпеливости, вожделений, то будешь иметь другом женщину нежную и верную». Надо подобрать так букетики, чтобы Проказов, увидев их, сразу понял, сколь многого лишился! И вообще, пусть увидит, кто краше и нарядней: эта уродина Нечаева или очаровательница Самсонова. Пусть пожалеет, что такую прорву деньжищ спустил невесть на кого! Пожалеет – и снова падет к ногам Наденьки, а она еще подумает, подумает еще, оказать ли ему милость и принять ли вновь в свои объятия!
Однако, как говорят хохлы, не кажи «гоп!», пока не перепрыгнешь. Еще предстоит улестить Хвощинского. Если ничего не получится, Варька останется победительницей, и именно ей дадут роль Катеньки (пока что актрисы репетировали обе роли одновременно), и именно ее кавалером, обожателем будет на сцене Митя Псевдонимов, и ручки станет ей целовать, и обнимать, и даже сольется с нею в финальной сцене в жарком поцелуе! Совсем некстати нахлынули старые воспоминания о том, как Наденька однажды сама сказала Мите, что хотела бы... что готова... что ему стоит лишь руку протянуть, а он... а он не захотел ничего протягивать, он ее отверг! Вспомнились и вечные переглядки Мити и Варьки, и то, как вспыхивали его прекрасные черные глаза при одном только взгляде на нее, на эту... эту... ей-то небось и просить не пришлось, Митя сам, сам для нее!..