Звезда на содержании
Шрифт:
– Господин Хвощинский!
– Кто?!
– Неужто не знаешь?! – изумился Блофрант, которого она не посвящала в перипетии своих отношений с опекуном, даже имени того не упоминала. – Человек в городе значительный, богатый, уважаемый. Завзятый театрал, один из наших попечителей, держит свои кресла на все премьеры, да и вообще – почти ни одного спектакля не пропустит. Наденька Самсонова хвасталась... – Он осекся и приложил палец к губам. – Впрочем, я не сплетник, это всем известно. Короче говоря и говоря короче, к тебе с визитом господин Хвощинский Константин Константинович!
У Анюты подкосились ноги. Она тупо смотрела на Аксюткина – и не верила ушам своим. Боже мой... Как он ее нашел?! Все кончено! Что теперь он с ней сделает? Потащит снова в веселый дом? Конечно... Но только сначала все расскажет о ней. И тогда Блофрант с Митей на нее и глянуть больше не захотят, и слова сказать не пожелают, и самую память о ней постараются поскорей вытравить!
– Желательно мне, говорит, познакомиться с девицей Нечаевой и лично выразить ей свое восхищение, – тараторил довольнехонький Аксюткин, совершенно не замечая потрясения, которое произвело известие о приходе Хвощинского на Анюту. – Весь, мол, город гудит о ее таланте, и, хоть она восторгами, как цветами, засыпана, не могу удержаться, чтобы и своих комплиментов не добавить.
– С девицей Нечаевой? – пробормотала Анюта, и от сердца слегка отлегло.
Похоже, Константин Константинович и впрямь явился не к бывшей Анюте Осмоловской, а к Варе Нечаевой. Но ведь они – одно лицо, и господин опекун это лицо в одно мгновение узнает!
Значит, нужно сделать так, чтобы он этого лица не увидел, вот и все, вот и выход.
– Дядюшка (по уговору, она называла Блофранта Аксюткина только так, ну а Мальфузию, понятно, тетушкой), попросите господина Хвощинского подождать несколько минут. Мне нужно... я должна привести себя в порядок.
– Да ты, Варенька, и так красота на загляденье! – окинул ее взором Аксюткин и улыбнулся так, словно и красота, и загляденье эти были совершенно делом его рук.
– Нет уж, дяденька, мне переодеться нужно!
– Во всех ты, душенька, нарядах хороша! – ответствовал неумолимый Аксюткин. – Вот еще – стану я принуждать к ожиданию столь высокопоставленную персону! Да Наденька Самсонова за такой визит небось отдала бы... А впрочем, я не сплетник, нет!
Анюта смотрела на Аксюткина почти с ужасом. Он не слышит, он просто не хочет слышать ее доводов. Сейчас позовет Хвощинского – и все то чудесное, мирное, счастливое, что только-только начало устраиваться в ее судьбе с приходом в этот защищенный, закрытый от жестокости человеческой, невероятный мир – театр, – враз исчезнет, развеется быстрее, чем развеивается дым цветения садов вишневых под дуновением ледяного ветра!
– Ничего с господином Хвощинским не сделается, если он подождет чуть-чуть, – сказал в это время Митя Псевдонимов, и Анюта воззрилась на него с изумлением и благодарностью. – Поди, поди, скажи ему, ровно, мол, пять минуточек! – И, довольно бесцеремонно вытолкав за дверь озадаченного Блофранта, он обернулся к Анюте: – Что случилось, Варенька, свет мой? На вас лица нет!
– Потом, Митенька! – взмолилась она. – А сейчас помогите мне, Христа ради! Мне нужно стать неузнаваемой!
– Все для вас сделаю, что ни прикажете, – пробормотал он так тихо, что Анюта могла бы подумать, что это ей почудилось, когда б у нее было время думать о чем-то другом, а не о том лишь, как спастись от Хвощинского.
– Парик! Скорее парик! Черный, с кудрями! – приказала она, падая на низенькую табуреточку перед гримировальным столиком и хватая пуховку и растушевку.
– Погодите, у меня лучше получится! – сказал Митя, нахлобучивая на ее голову парик воронова крыла, который надевала Мальфузия в роли цыганки-гадалки в водевиле «Семь счастливых карт», и прикрывая Анютино платье старым, залатанным пудромантелем Аксюткиных. – Глаза закройте и сидите тихо. Две минуты – и...
Сердце у Анюты колотилось так, что в ушах звенело. Она не вполне понимала, что происходит, но осторожные, почти невесомые прикосновения к ее лицу Митиных рук, его легкое дыхание за спиной вселяли покой и уверенность, что все будет хорошо. Странным образом чудилось ей, будто тетушка Марья Ивановна оказалась рядом с ней, приобняла за плечи и шепнула: «Богу верь, моя лапушка! Он тебя не покинет!»
«Да за счастье рядом с Митей оказаться! Дамы и барышни небось души на кон поставили бы, а мне тетушка Марья Ивановна видится!» – подумала вдруг Анюта и с трудом подавила неуместный и несколько истерический смешок. А еще ей вспомнилось из любимой «Барышни-крестьянки», как Лиза Муромская стащила белила своей гувернантки, чтобы Алексей Берестов не узнал в ней Акулину. Анюта обожала эту повесть! Не она ли подсказала ей, как скрыться от Хвощинского?
– Ну, вот и все, – послышался голос Мити. – Можно смотреть!
Анюта открыла глаза и ошеломленно уставилась в зеркало.
Конечно, она еще очень недавно оказалась в театре, но все же можно было привыкнуть к тем неисчислимым преображениям, которые он сулил. Однако потрясение, которое она испытала сейчас, было сродни тому, что почувствовала, увидев себя в гриме Помпилии. А между тем на ее лице нельзя было обнаружить ни толстого слоя грима, ни наклеенных ресниц, ни грубо намалеванных бровей или губ. Все сделано легко, но так умело! Невзрачная, довольно угрюмая чернавка-цыганка смотрела на нее, и даже светлые глаза казались тусклыми, словно бы тоже потемнели.
– Митя, ты волшебник! – выдохнула Анюта, забыв о церемонности, но он счастливо улыбнулся в ответ:
– Сказал же – все для тебя сделаю, сердце мое!
Мгновение они смотрели друг другу в глаза: она – чуточку испуганно, он – с несказанной нежностью, но тут в дверь нетерпеливо постучали:
– Ну что, Варенька, можно, душа моя? Нехорошо заставлять ждать такого гостя!
И, не ожидая ответа, Аксюткин вошел.
За мгновение ока, минувшее до сего, Митя успел с непостижимой, невероятной скоростью содрать с Анюты пудромантель, отшвырнуть его, оказаться в углу, схватить лежащий там молоток и ящичек с гвоздями и приняться заканчивать брошенную Аксюткиным работу – чинить крышку старого сундука с бутафорией. Анюта же схватила маленькие щипчики для снятия нагара, лоточек и потянулась к оплывшим свечам, натыканным вокруг зеркала тут и там. Причем она снимала нагар столь неуклюже, что загасила половину свечей, отчего в гримерной стало гораздо темнее.
– Экая ты, Варенька, неуклюжая! – всплеснул руками Аксюткин – и замер с открытым ртом, обнаружив, сколь неузнаваемо преобразилась его племянница. Очень может быть, что он выдал бы ее неуместным возгласом, однако Митя, отвешивая поклон высокому гостю, по нечаянности так наступил Блофранту на ногу, что если тот и навовсе не онемел от боли, то, быть может, смекнул, что следует придержать язык.
– Счастлив познакомиться с вами, мадемуазель Нечаева, – протянул Хвощинский, улыбаясь, и Анюта вздрогнула от отвращения к его голосу, к его повадкам, ко всему виду его – холеному да лощеному. В театре таких преувеличенно ухоженных господ не без презрения называли Гастонами Орлеанскими. Что это значило и почему так говорилось, Анюта не знала, но само звучание этих слов казалось ей противным – совершенно как опекун! – Однако, господа, позволительно ли мне будет остаться с нашей новой этуалью тет-а-тет для приватной беседы?