Звезда на содержании
Шрифт:
– Отчасти и об актерках, – произнес он со скрипучей веселостью. – Ваш кузен живописал мне новую Помпилию, которая умудрилась так сильно задеть вашу фаворитку. Хотите совет опытного человека?
– Опытного волокиты, хотите вы сказать? – хохотнул Проказов, и Хвощинский с трудом сдержал громкий скрежет зубовный. Так и есть, Проказов знает о нем и Наденьке. Ну что ж...
– Назовите как угодно, – ощерился он в ухмылке, которая восхитила бы самого Савку Резя, – однако совет этот пригодится. Сколько я слышал, на театре нашем решается, что ставить для премьеры спустя две недели: историческую пиесу «Смерть Самозванца» или современный водевиль «Красавицы-дурнушки». В обеих по две женские роли. Как раз для девиц Самсоновой и Нечаевой. Они вновь сразятся талантами. Но если в «Смерти Самозванца» костюмы, принадлежащие Смутному времени, шьются за счет театра, то в современных пьесах туалеты себе должны готовить сами актрисы. В «Красавицах-дурнушках» героини по ходу дела переодеваются не менее пяти или шести раз. То есть каждой нужно будет пять или шесть нарядов. Сколько мне известно, Аксюткины бедны, как церковные мыши. Им не на что будет справить гардероб девице Нечаевой, и ей придется выходить на сцену в одной и той же затрапезе. Очень может быть, что ее вообще отстранят от роли. И тогда Наденька Самсонова восторжествует вполне!
– Весьма изощренная мысль, – пробормотал Проказов. – А откуда же возьмутся у Наденьки в таком изобилии туалеты?
– Как откуда? – сделал недоумевающее лицо Хвощинский. – Но разве она на содержании не у вас, сударь? И разве не вам должна принадлежать честь потратить свой выигрыш на ее наряды?
Мгновение Проказов смотрел на него ничего не выражающими глазами, потом в них проблеснуло бешенство – все же денег было жаль, – но тотчас характер взял верх, и он захохотал:
– А ведь и в самом деле! Отличная мысль! Я слыхал, что к моей Наденьке тянет руки какой-то старый селадон, а она никак не может сделать меж нами выбор, но после того, как я одену ее с парижской картинки, она будет мне верна, не так ли, господин Хвощинский?
– Совершенно так, – проскрежетал тот, испытывая острейшее желание дать Проказову по физиономии. – Совершенно так!
– Ну, я просто счастлив, что вы согласны! – саркастически раскланялся Проказов и отошел.
Хвощинский постоял немного, пытаясь прийти в себя, и сделал было шаг, как его кто-то сильно схватил за руку.
– Что такое? – посмотрел он недоумевающе на Петрушу Свейского, который вдруг вспорхнул из своего кресла и теперь цеплялся за Хвощинского – наверное, чтобы не упасть.
– Вы негодяй, сударь! – воскликнул молодой человек. – Вы низкий интриган! Вы хотите погубить талантливую, талантливейшую актрису, причем самым подлым способом! Вы намерены унизить женщину...
– Да что вы ко мне привязались, мальчишка, хлюпик? – брезгливо стряхнул его руку со своей Хвощинский и так толкнул, что Свейский, нетвердо державшийся на ногах, снова рухнул в кресло, а Константин Константинович, кивком простившись с хозяином, который был слишком занят партией в экарте, чтобы обращать внимание на такие тонкости, вышел из гостиной.
На пороге он оглянулся – так, на всякий случай, не бросится ли следом Свейский, – однако тот уже, чудилось, забыл о случившемся: полулежал в кресле и тянул песенку из какого-то водевиля:
Ах ты, молодость разудалая,Ах ты, жизнь моя горемычная.Губит молодца девка красная,Режет с ног долой чарка лишняя.«Дурак, – подумал Хвощинский не зло, а снисходительно. – Что ты понимаешь в искусстве интриги? Бывают у тебя светлые мысли порой, но на большее ты не способен. Ну и ладно, никогда ничего в жизни не достигнешь такой простотой: ни наследства не получишь, ни великой любви не найдешь, тем паче что ее и на свете-то нет. Человек должен твердо знать, что ему нужно. Вот я, например, совершенно точно знаю, что мне нужно разузнать, где сейчас Анюта, и нанести визит в театр, чтобы познакомиться с девицей Нечаевой».
Свейский постепенно входил в голос и пел все громче:
Из ума нейдет эта парочка,Днем мерещится, ночью видится.Полюби ж меня, душа-девица,Оживи ж меня, свет мой чарочка!Хвощинский захлопнул за собой дверь и, мгновенно забыв о Свейском, задумался о своих делах. Разузнать об Анюте и познакомиться с Нечаевой... Второе было гораздо легче сделать, чем первое. Являться самому к мадам Жужу отчаянно не хотелось. Не Данилу же посылать в разведку! Простоват малый для такой прожженной бестии, как эта дамочка! И вдруг отличная мысль пришла ему в голову. Каролина! Старуха Каролина! Она один раз сослужила Хвощинскому отличную службу – сослужит и снова. Как он мог забыть о ней?! Нет, тут без Каролины никак не обойтись!
– Слышали новость, Варенька? – Митя Псевдонимов вбежал в гримерную, которая раньше звалась аксюткинской, а теперь, после грандиозного успеха Анюты в роли Помпилии, – нечаевской.
– Какую? – оторвалась Анюта от наведения порядка на гримировальном столике. Последнее время чудеса какие-то творились в уборной: Мальфузия и Анюта после спектакля все прибирали и раскладывали по местам, а утром находили полный беспорядок что на столике, что в развешанных по стенкам на гвоздиках костюмах. Аксюткины уверяли, что ночами здесь хозяйничает особый театральный домовой, Анюте же казалось, что без участия рук человеческих здесь не обходится, но она старательно гнала от себя эти мысли. – Одну слышала уже.
– А какую вы слышали?
– Да что господин директор все выбрать не может, которую из двух пьес ради премьеры ставить, «Самозванца» или «Красавиц-дурнушек», и даже решился в храм Божий сходить, чтобы небеса знак подали.
Митя расхохотался:
– Ну, вы и выдумщица, Варвара Никитична! Горазды шутить, нечего сказать! Надо ж такое сказать – чтобы небеса знак подали!
– Да я тут ни при чем, – усмехнулась Анюта. – Это наш Блофрант говорит. Мол, если господин директор так мучается над выбором, надобно в церковь пойти и совета попросить.
– В церковь! – еще пуще развеселился Митя. – Да его оттуда кадилом! Под анафему! Стоит только вообразить!
Анюта так и сжалась. Во грехе она зачата, в мир грешный брошена, и даже спасение от греха Господь послал ей в виде греха. Актеры, лицедеи – народ если не совсем отпетый, то все же не пользующийся благорасположением благочестивого общества. Рассказывают, будто иных актрис столичных сам государь император жалует своим благорасположением, великой Асенковой даже серьги бриллиантовые подарил в знак восхищения... Да, общественное мнение в Москве и Санкт-Петербурге непрестанно делается все снисходительней к актерскому ремеслу, вот даже хоронить умерших артистов дозволяется уже в пределах кладбищ, а не за оградою, как бывало в старинные времена. Но здесь, в провинции, все пока иначе. В церкви, рассказывала Мальфузия, нужно стоять поодаль от приличных дам, даже и от мещанок и купчих. Не то могут и турнуть из храма... хотя Господь – он ведь один на всех, и нигде, никогда не видела Анюта в Писании, чтобы Спаситель отказался простереть длань свою над лицедеем. Даже такую низкую тварь, как она, остановил Всевышний на пути к смерти и даровал ей прибежище. И зря, зря она видит в той среде, куда занесло ее, новое унижение для себя! Ведь сколько добра нашла она здесь, сколько участия и сердечности! Конечно, Наденьку Самсонову никак не назовешь иначе, как ехидной злоязычной, но почти все остальные в труппе – люди добрые и бесхитростные. Мальфузия так похожа на тетушку-покойницу, Блофрант – словно отец родной, Митя Псевдонимов... ну, это вообще особая статья! Кстати, узнав, что многие актеры любят брать себе новые, звучные фамилии взамен простеньких, а зовутся те фамилии – псевдонимы, Анюта решила, будто и у Мити фамилия выдуманная, ан нет, оказалось, что и отец его, и дед Псевдонимовы были, и даже прадед, расстриженный поп. В семинарии фамилию ему дали, но это была единственная память о его благочестивом прошлом, потому что он сбежал в бродячую труппу.
– И с тех пор так и пошло, – вздохнул Митя, рассказывая об этом. – С тех пор так и повелось, что с театром наш род неразрывно связан так или иначе. Матушка сначала белье мыла для актеров, потом за художника театрального замуж вышла. Отец хотел меня от этой стези отвести, да умер рано, а матушке было меня не остановить. Плачет она над моей участью, а все же иной раз согласится: куда, мол, тебе еще с такой красотой, Митенька, голубочек мой сизый!
К своей несказанной красоте Митя относился насмешливо. Анюта уже успела узнать, что чуть ли не всякая вторая особа женского пола в городе – та, понятно, которой в театр ходить дозволено (в N-ской губернии старообрядцев множество, а для них всякое действо – скоморошество, бесовство, их в театр не заманишь и калачом!), – вздыхает по красавцу Псевдонимову и слезы по нему в пышную подушку точит. Сам Митя об этом молчал, но Блофрант проболтался, что «рыцаря Максимилиана» домогались очень даже именитые дамы и барышни...