Звезда на содержании
Шрифт:
– Домогались, да не домоглись, – посмеивался Аксюткин. – Митя у нас кремень. Неземной любви ждет! Ну, Бог ему в помощь.
Было в лице Мити что-то такое, что наводило на мысль именно о неземной, а вовсе не плотской любви. Его совершенно невозможно было вообразить себе в том вертепе разврата, откуда Анюта бежала сломя голову, готовая лучше погибнуть, чем остаться там. Да, Митя – существо возвышенное, не то что тот молодчик, помятый, лохматый да взъерошенный, за которым гналась по коридору гологрудая женщина.
– Эй, Варвара Никитична, вы где? – Кто-то потряс Анюту за руку, и она забыла о дурном, вернулась из мира печальных воспоминаний и улыбнулась Мите Псевдонимову, который обеспокоенно заглядывал ей в глаза. – Что-то вспомнилось? Гони былое прочь, ведь, может статься, настоящее тебе беду похлеще приготовит!
– Это из какой пьесы?
– Да бог ее ведает, у меня в голове иной раз такая каша из реплик варится! Стоит на тетрадку с ролью посмотреть, все на место становится, а так... – Он махнул рукой. – Поиграйте с мое, и в вашей хорошенькой головушке такой же ералаш затеется.
– Так какие беды нам настоящее готовит? Какую новость вы хотели рассказать? – напомнила Анюта.
– Ах да! Новость и впрямь из разряда тех, по сравнению с которыми любые прошлые печали стушуются. Решено ставить «Красавиц-дурнушек». Расходы по шитью туалетов, потребных для представления, возложить на двух ведущих актрис, девицу Самсонову и девицу Нечаеву. Велеть каждой приготовить для перемены в сценах не менее пяти платьев с полным набором туалетных мелочей: от омбрельки [5] до шляпки, перчаток и ботинок, вполне подходящих к платью. То есть, к примеру сказать, если платье из сатен-тюрка красное, то и омбрелька должна быть непременно с красным узором, хотя бы с воланчиками красными. Ну и ботинки в тон. Перчатки опять-таки. Главное, чтобы слишком ярко не было. Все оттенки красного между собой хорошо сочетаются, однако тут первое дело – не перекарамелить.
5
Так в описываемое время называли маленькие кружевные дамские зонтики от солнца.
– Господи! – так и ахнула Анюта. – Откуда вы все это знаете?! Небось не каждой даме сие ведомо.
– Я вам скажу, только вы никому не пересказывайте, идет? – смущенно улыбнулся Митя. – Матушка моя не только прачкой была. Отец ее рисовать научил, она иногда костюмы театральные придумывала. Шить не умела, вот не дал Господь, но выдумки не занимать стать было. Да такие красивые костюмы измышляла... Она стеснялась признаваться, ну, родители выдавали эти придумки за отцовы. Потом отец умер. Матушка только белье мыть стала. Но рисовать ей хотелось, и однажды она случайно нашла приработок. В дамском магазине на Покровке продают картинки модных туалетов. Нарочно из Санкт-Петербурга хозяин выписывает. Но картинки эти так только называются, на самом деле это всего лишь контуры намечены. Нарисована дама в платье модного фасону, а какого цвета платье и всякие штучки – неведомо. Вместе с картинками столичные журналы высылают подробные описания, какого цвета и с каким узором может быть то или иное платье, ну а рисовальщицы в провинции, вроде матушки моей, эти картинки раскрашивают. Она день и ночь сидит, рисует акварелью, ну а когда глаза у нее устают и если у меня время есть, я помогаю. Оттого и знаю получше иной дамы все про платья, перчатки, шляпки и даже, – он лукаво посмотрел на Анюту, – и даже про такие предметы дамского туалета, которые в открытую и назвать-то невозможно. Но вот беда – в последнее время у матушки глаза болят очень сильно. А я не успеваю один все картинки разрисовывать. Придется помощницу искать, да ведь народ нынче такой, что изо рта кусок норовят вырвать: боюсь, допущу к ремеслу, а его от матушки отнимут. Вот если бы кто-то появился, кому верить можно...
И Митя умолк, только выжидательно глядел на Анюту.
Глаза у Мити Псевдонимова были не только невероятной красоты, но и невероятной выразительности. Он мог молчать, но глаза его говорили. И, глядя в их сверкающую тьму, Анюта словно слышала, как Митя говорит: «Вот тебе я верю. Знаю, ты не подлая, не лживая. От тебя я бы принял помощь – а заодно и тебе бы помог». И еще кое о чем говорили эти глаза, но слышать эти речи Анюте было страшновато. Смущал ее Митя. И она уверяла себя, что на самом деле она этого не слышит, а просто ей это слышится. Чудится, мерещится, кажется!
– Вообще-то я умею рисовать, – пробормотала Анюта. – Только у меня терпения надолго не хватало. Начну, бывало, сама, а потом девушкам горничным отдаю дорисовывать. Тетушка, бывало, смеялась...
Она осеклась. Митины глаза стали большими-пребольшими! Ох, заговорилась она! Не к месту прошлую, счастливую жизнь у тетеньки Марьи Ивановны вспомнила!
– Ну, а это из какой пьесы? – спросил Митя осторожно.
– Из какой-то, – пожала плечами Анюта, отворачиваясь и снова принимаясь вытирать на столике пудру, которую все та же неведомая сила просыпала из коробки. – Не помню, как называется.
– Ну да, ну да... – пробормотал Митя задумчиво. – Так что, беретесь за рисование?
– Берусь, конечно, – радостно кивнула девушка. – А то сколько же на иждивении Мальфузии с Блофрантом жить можно?
– А почему ваши родители вам ничем не помогут? – удивился Митя.
– Ну, они... не нравилось им, что я в театр хочу уйти. Вот и знаться не хотят, – бойко объяснила Анюта. Блофрант посоветовал ей говорить именно так, она и слушалась. Сама ведь она никакой жизни не знала, вот и приходилось жить чужим умом. Ладно хоть ум этот был добрым!
– Вы на них не сердитесь, – сказал Митя. – Это они от неведения. Почему-то люди думают, что здесь одно сплошное распутство процветает. Вы уже сами видите, что это не так. В театральных училищах столичных знаете какие строгости? Воспитанниц вовсе на улицу не пускают – только под присмотром. Они всякую свободную минуту на окнах висят, чтобы на кавалеров любоваться – барышни глупые, им веселья хочется, – а муштруют театральных сурово, словно юнкеров. Да что толку, остается лишь через окошко любезничать, потому что кавалеров к ученицам не допускают. На какие только хитрости они не идут, чтобы к барышням добраться! Конечно, потом, когда девицы выпускаются, им слегка свободнее становится, но те, кто на пансионе остается, по-прежнему под присмотром. Да под строгим! А как же иначе? Сама понимаешь, если театр вертепом прослывет, ни один порядочный зритель туда не пойдет! Впрочем, людей в этом убедить трудно. Матушка моя тоже вечно причитает: за меня, мол, ни одна порядочная барышня замуж не выйдет. Но что такое эти порядочные? Мещаночки, купчихи расфуфыренные? Скучно с ними жить, не нашего полета птицы, да и не птицы они вовсе, а просто курицы. Нет, наша судьба – искать пару среди равных себе, вот как Мальфузия с Блофрантом.
– Не грустите, Митенька, – ласково сказала Анюта. – Может быть, бог даст – и отыщется та, что придется вам по сердцу.
– Да она уже отыскалась, – проговорил Митя, глядя на нее, и глаза его уже не просто говорили, а пели чудесную песню. – Только не знаю пока, по сердцу ли я ей.
Анюта отвела глаза. Вспомнились мигом ее девичьи мечтания о будущем супруге. Красив, благороден, взирать станет восхищенно и снисходительно... Митя всем этим условиям отвечает. Актер? Ну и что, что актер! Она и сама теперь актриса и с каждым днем все меньше греха видит в этой жизни. Другое дело, что Митя даром что актер, а законный сын своих родителей. Ну а узнает он, что Анюта незаконнорожденная и рода-племени своего не ведает?! Узнает об этом его матушка... Тогда все будет кончено. Так что лучше не обольщаться. Лучше не мечтать о несбыточном!
Да ведь она и не мечтает. Митя для нее только добрый друг. Красавец, да... но сердце при взгляде на эту красоту не дрожит. И Анюте невыносимо грустно от этого. Что делать, если он догадается о ее равнодушии? Обидится на нее? Не станет больше разговаривать?
Вдруг дверь отворилась, и в уборную влетел Блофрант Аксюткин.
– Ты здесь, Варенька! И ты тут ошиваешься, Димитрий?! Иди, иди вон, да побыстрей! К нашей Вареньке гость пожаловал!
– Какой еще гость? – вздрогнула Анюта. Недоброе предчувствие стеснило сердце.