Звезда на содержании
Шрифт:
– Да уж, в самом деле, юбки задирать – дело нехитрое! – неожиданно согласился директор, который сам ставил новый спектакль и сам проводил первую репетицию. По случаю премьеры их решено было устроить даже не одну, а целых две! – Главное, чтобы было, что именно задирать. Напоминаю девицам Самсоновой и Нечаевой, что нам с господином сочинителем... – Он махнул рукой в сторону тщедушного мужчины, сидевшего в сторонке: это был автор «Красавиц-дурнушек», местный беллетрист Шашин, успешно подвизавшийся также на ниве драматургической. Баснословные Оливия и Помпилия также принадлежали к числу его духовных детищ. Однако «Красавицы-дурнушки» получились куда более живыми и смешными, написаны они были ярким, веселым языком, и Шашин лелеял мечты после премьеры в местном театре явить свое сочинение на суд столичных театральных директоров. – Напоминаю, стало быть, что нам с господином Шашиным надобно заранее знать, какого именно цвета будут ваши туалеты, чтобы вписать в текст соответствующие реплики относительно фасона и цвета ваших платьев и прочих мелочей. Кто-нибудь из вас, госпожи актрисы, уже готов ответить на наши вопросы? Девица Самсонова? Девица Нечаева?
Названные опустили глаза и покачали головами.
Среди актеров, сидевших там и сям в зрительном зале, прошел шепоток – злорадный или сочувственный в зависимости от того, кто как относился к обеим девицам.
– Сударыни, вы не цените моей доброты, – покачал головой директор, и его лицо покраснело от негодования. – Другой режиссер на моем месте давно и сурово предписал бы вам желательный фасон и ассортимент ваших нарядов и потребовал бы неукоснительного исполнения своих распоряжений. Я же либеральничаю с вами, как... – Он поискал должное сравнение, не нашел, а оттого рассердился еще пуще. – Словом, чтобы через десять дней все ваши тряпки были готовы!
– Это совершенно невозможно! – вскричала Наденька Самсонова и даже ножкой топнула возмущенно. – Даже если мы с Нечаевой сию же минуту помчимся по мануфактурным лавкам, а еще через пять минут предстанем перед портнихою с готовыми фасонами одежды, перед сапожниками – с рисунком ботинок, а перед шляпниками и перчаточниками – с описанием потребных моделей, и то невозможно будет успеть изготовить за пять-то дней. А ведь ни у меня, ни у нее, насколько я понимаю, нет еще даже денег на покупку и заказ всего необходимого!
– И что же прикажете делать мне? – саркастически воскликнул директор. – Может быть, хотите посоветовать, чтобы я отправился на паперть – собрать милостыню, которую затем поделю между вами, Надежда Павловна, и вами, Варвара Никитична? Или провел бы подписку меж именитых горожан в вашу пользу, девицы? Еще не хватало, чтобы я в мои года учил юных красавиц вытрясать деньги из мужчин!
– Вы что, желаете, чтобы мы вели себя как продажные женщины и этим скомпрометировали ваш театр? – возмутилась Наденька Самсонова. – Никакой подписки нам не надобно и милостыни тоже. Но ежели б директором театра была я, то я бы сняла с актрис эту невыносимую ношу – выполнять ваши причуды. Вполне можно обойтись не новыми, а старыми туалетами. И вообще, театр не разорился бы, закажи он платья нам на казенный кошт!
– Боже мой, – пробормотал Блофрант, наклоняясь к супруге, – что это с нашей маленькой пакостницей Самсоновой? С чего бы это вдруг она стала похожа на человека?
– Неужели не понимаешь? – усмехнулась Мальфузия. – Все дело в том, что у нее нет ни гроша. Никто из ее поклонников не поспешил принести ей в клювике толстенький бумажник, который она могла бы опустошить, вот она теперь и делает хорошую мину при плохой игре. Ах, какая жалость, что и мы бедны, как церковные, вернее сказать, театральные мыши! До чего же кстати сейчас пришлось бы приношение господина Хвощ...
– Ты что? – возмущенно перебил супругу Блофрант, жалея, что проболтался и поведал ей о визите сего господина. – Ты желала бы, чтобы наша Варенька пожертвовала своей девичьей честью ради этого... этого...
– Что ты! – испугалась Мальфузия. – И в мыслях не было! Ты меня не расслышал. Я хотела сказать, до чего же кстати сейчас пришлось бы чудо!
– Чудес не бывает, – печально молвил скептик и реалист Блофрант.
– Бывают, – покачала головой Мальфузия. – Сама встреча твоя с Варенькой – подлинное чудо. Значит, всякое может случиться!
– Да, как в сказке – на раз, два, три! – ухмыльнулся Блофрант, трижды взмахивая рукой, и в то самое мгновение, когда он сделал это в третий раз, распахнулась служебная дверь, ведущая в зрительный зал из фойе, и в эту дверь вошел невысокий франтоватый человек в цилиндре, бывшем чрезмерно высоким для его тщедушной фигуры. Цилиндр был тускло-желтого цвета, который, несмотря на свою скучность, выглядел все-таки слишком смело для мужского головного убора. Несмотря на белый день, на мужчине был фрак, но, конечно, не черный, парадный, а канареечно-желтый. Еще ярче, оттенка зрелого померанца, был пышный галстух, ну а сорочка ослепляла белизной. Штиблеты (именно штиблеты, а не бальные туфли!), очень может быть, смотрелись бы нелепо при фраке на любом другом господине, однако они были пошиты из такой тончайшей замши и так ловко скроены по маленькой, изящной ноге господина, что казались здесь более чем уместными.
Лицо господина так и хотелось назвать личиком, настолько оно было ухожено. К каждой его части можно было применить только уменьшительно-ласкательное слово. Усики аккуратненькие, крошечные, словно легчайшие мазки кисточки над розовыми румяными губками. Бровки-ниточки, глазки-пуговки... ну и все такое.
Это лицо – вернее, личико – было весьма известно в городе N, особенно среди его женской части, поскольку принадлежало владельцу и в то же время директору самого роскошного магазина «Дамская радость», находившегося на Покровке. Именно для него работала теперь Анюта в свободное время, раскрашивая модные картинки. Фамилия сего господина была Липский, и она ему так же пристала, как эти усики, этот цилиндр и эти невообразимые штиблеты.
– Прошу простить за вторжение, господа, ни в коей мере не желаю помешать вам, но у меня срочное дело до одной из ваших актрис, до госпожи Нечаевой. – Он вздел к глазам лорнетку, доселе болтавшуюся на цепочке, и уставился на сцену. – Извините, мадемуазель, не имел чести быть представленным...
– Это я, – отозвалась Анюта и присела. – Я Варвара Нечаева.
– Чрезвычайно счастлив, мадемуазель! – Личико Липского выразило самый искренний восторг. – У меня к вам поручение. Нынче утром в мой магазин явился молодой человек, пожелавший остаться неизвестным, и оплатил все расходы на пошив для вашей милости пяти полных туалетов по вашему выбору, начиная от платья любого угодного вам фасона и кончая носовыми платками и даже головными шпильками.
Театр – кажется, даже его стены! – сделал сдавленное «ах!» и умолк.
– Очень деликатный молодой господин! – с восхищением воскликнул Липский. – Он весьма заботился о вашей репутации, мадемуазель Нечаева, и более всего пекся о том, чтобы никто не истолковал его заботу о вашем гардеробе как покушение на вашу честь. Он говорил, что это исключительно дань вашему таланту. – Липский достал из жилетного кармана листок плотной бумаги и помахал им в воздухе. – Это письмо сего господина вам, мадемуазель. Он, впрочем, просил меня не давать сего письма вам в руки, чтобы никто не мог истолковать это вам во вред, чтобы ни тени подозрений о ваших несуществующих отношениях ни у кого появиться не могло. По его просьбе я сам зачитываю это письмо: «Вы необыкновенно талантливы, мадемуазель, поэтому прошу принять сей дар не красоте вашей, а именно таланту. Ваш преданный поклонник, пожелавший остаться неизвестным».