Звезда на содержании
Шрифт:
– Савка, угомонись. Сделай сначала для меня то, что прошу. А потом решим, как с твоей вольной быть. Сам знаешь, этим не я распоряжаюсь, ты не мой, а маменькин. А она тебя давно в мертвых душах числит. Услышит, что ты с каторги бежал, что здесь обретаешься, – распыхтится, разойдется – она же гневлива и крута на расправу! – да и сдаст в полицию. Так что подумай, Савка. Не буди лихо, пока оно тихо. Живи, как живется. Сам говоришь, ветер над Волгой, волна... этого на твой век хватит!
– Значит, не дашь? Не напишешь вольную мне?
– Савка, не о том ты речь ведешь! Сейчас главное – наше дело сладить. Вот как я сам волю обрету от маменькиного кошелька, так что-нибудь для тебя придумаю. О, знаю я, что сделаю! Я у маменьки всю вашу деревню выкуплю, с живыми и мертвыми. Тогда ты мой станешь, и я тебе выпишу эту несчастную вольную.
– Несчастную? Вольная – она счастливая, только тебе, барину, этого не понять. Ладно, Сереженька, на том и порешим. Только гляди... помни... если кто Савку Резя под монастырь подведет аль обманет – на этом свете не заживется.
– Теперь, значит, ты меня пугаешь?
– Не пугаю, брат ты мой, а остерегаю...
– Митя! Дмитрий Христофорыч! Погодите!
Митя Псевдонимов мученически завел глаза, услышав этот голос за спиной. Он спешил на репетицию, был в мушкетерском костюме, при шпаге и в широкополой шляпе. Сейчас ему очень захотелось, чтобы это была шляпа-невидимка... С тех пор, как он год назад вежливо, но непреклонно дал понять Наденьке Самсоновой, что никак не склонен затевать с ней интрижку, даже самую преходящую, она с ним и двух слов не сказала. Репетиции и спектакли, понятное дело, не в счет. Митя понимал, что Наденька чувствует себя оскорбленной, но что ж теперь! Не всем у нее в ногах валяться, ее милостей вымаливая, некоторым их и даром не нужно. К тому же Наденька такая скандальная – начнет разговор мирно, а потом непременно к ссоре его сведет. Нет уж, лучше подальше от таких собеседниц. Но, конечно, не ответить сейчас было бы из рук вон как невежливо, а потому Митя обернулся, и не только обернулся, но даже улыбнулся, и даже сделал некий полупоклон:
– Надежда Васильевна? Добрый день. Чем могу служить?
И мигом встревожился при взгляде на ее бледное, возбужденное лицо с глазами, обведенными темными тенями, и вздрагивающими губами. И это Наденька, которую и в жизни-то без тщательно наложенного грима не видел никто! Ночь не спала, сразу видно. Почему? Не с великой радости, наверное. Что с ней такое? Что случилось?
– Да нет, Митенька, на сей раз я бы могла вам услужить, – заговорила Наденька хриплым, незнакомым голосом.
– Вы? Мне? Это в чем же? – удивленно спросил Митя.
– Да в том, чтобы вас остеречь. Вы знаете, я к вам всегда расположена была, и хоть вы дружбы моей знать не захотели, я сохранила к вам наилучшие чувства, – торопливо говорила Наденька, и Митя видел, что губы ее тряслись все сильней. – Вы человек порядочный, и я видеть не могу, когда вас пытаются... пытаются вас...
Наденька осеклась, и на глазах ее появились слезы.
Митя смотрел изумленно. Конечно, Наденька Самсонова – фиглярка отъявленная, все в ней фальшиво и наигранно. В последнее время только во время скандалов с директором по поводу нарядов была она искренней да когда ссоры с кем-нибудь затевала. Но сейчас Митя готов был поклясться, что Наденька не играла, не лицедействовала: она искренне страдала – и сострадала ему.
– Да что приключилось-то? О чем вы?
– Не о чем, а о ком, – угрюмо сказала Наденька. – О Вареньке вашей драгоценной.
Митя сдвинул сурово брови:
– О Варваре Никитичне не извольте...
– А я изволю! – страстно воскликнула Наденька. – Изволю – и все тут! И вы мне не запретите открыть вам глаза. Вы ради нее всех своих прежних друзей отринули, вы ее под свое крыло принять готовы, имя свое ей дать, а она... а она втихомолку от вас романы крутит и рога вам наставляет!
Митя хмыкнул и, ответив легким полупоклоном, пошел дальше по коридору. Ну, что-то в этом роде он и предполагал. Иного ведь от Наденьки и не дождешься!
– Нет, стойте! – воскликнула Наденька, вцепляясь в его руку. – Стойте, Митенька. Не верите мне? Не верьте! Я и не прошу! Но ровно в полдень придет в театр один человек... он принесет письмо. И сами увидите, что там написано будет.
– Он принесет письмо мне? – уточнил Митя ровным голосом.
– Не вам, а Варьке.
– Я чужих писем не читаю, Надежда Васильевна, – ответил Митя так же спокойно. – И предлагаю на сем закончить нашу бессмысленную беседу.
– Бессмысленную? – пронзительным, свистящим шепотом повторила Наденька. – Ну что ж, как скажете. Теперь я вижу, что все разговоры, кои вокруг вас и Варьки ведутся, – ложь, вы ее вовсе не любите, вы остались тем же холоднокровным мраморным идолом, каким были всегда. Ничто вашего сердца не потревожит, даже известие, что ваша невеста с другим под венец идти готова! Втайне от вас!
Ну наконец-то! Наконец-то живое, больное мелькнуло в этих черных глазах, взиравших на Наденьку с таким отчуждением, как если бы она была не человек, не женщина, а мокрица, противная мокрица. Хотя нет! На мокрицу он хотя бы с отвращением смотрел! С чувством! А на нее – словно на пустое место. И вот – прошибло его таки. Еще бы!
– Прошу меня извинить, Надежда Васильевна, но у Варвары Никитичны никаких оснований таиться от меня не было. Коли пришелся другой ей по сердцу, она в любой миг вольна была нашу помолвку разорвать. Не пойму, зачем ей было таиться. Она свободна!
– Вот как? Свободна? А отчего же она тогда таилась? Отчего секретные письма получала? Отчего никто, ни одна живая душа не знает об этом венчании? – надсаживалась Наденька.
Митя пожал плечами:
– Это ее дело. Я в него мешаться не намерен.
И снова повернулся, норовя уйти.
Наденька готова была вцепиться в него и тряхнуть как следует. Да это не человек, это кусок льда! Неужели он вовсе к Варьке равнодушен?! Да и черт бы с ней, ничего, кроме равнодушия, она не заслуживает, но тогда Наденьке не добиться от Мити проку! Не добиться! Этот ледяной, равнодушный человек пойдет своим путем праведным, Варька сбежит с Сережею и будет счастлива. А она, Наденька... она останется на веки вечные прозябать в этих стенах, которые ей уже до смерти обрыдли!
Слезы так и хлынули из глаз.
Митя, услышав судорожное всхлипывание, обернулся:
– Боже ты мой, Надежда Васильевна... Да что с вами?! Неужели вы так переживаете о том, что я Варенькой буду покинут? Клянусь, я не стою ваших слез. Что же до чувств моих, они никакого значения здесь не имеют. Главное для меня – ее счастие, и если она нашла человека...
– Она его не нашла! – вне себя вскричала Наденька. – Она его у меня отняла! Украла!
– У вас?!
– Да! Он моим был! Он мне обещал... обещал... а увидел Варьку – и словно одурел. На все готов, чтобы завладеть ею. Наряды ее оплатил...