Звезда на содержании
Шрифт:
– Отдайте мне письмо, – приказал он. – Сию же минуту.
Савка растерялся. Черт ли принес этого черноглазого дурня, разряженного самым нелепым образом. Ишь какой плащ с крестом на груди и на спине напялил! Может, попа изображает? Хотя нет, попы в голубых рясах не ходят. Актеришка! Надо же, сколько раз проскальзывал тишком да ладком делал Савка свое дело, доставлял письмишки барышне, а в тот день, когда все должно пройти без сучка и задоринки, напоролся на этого благообразного болвана. Ишь, так и жжет глазищами!
Как же быть? Как исполнить враз оба поручения двух своих господ?! Эх, не читал, конечно, отродясь Савка Резь про Труффальдино из Бергамо, а оттого впал сейчас в превеликое затруднение. Сереженька велел привезти барышню... Хвощинский то же самое велел сделать... Барышню описали очень подробно, Савка отлично помнил это описание еще минуту назад, а сейчас память словно бы пеленой заволокло. В висках заломило все сильнее. Голова наливалась болью. Когда Савку в уральском городе Тобольске ударил кандалами Михайла Лохматый, ему казалось, что череп вот-вот расколется. И сейчас эта же боль, эта же боль...
Сейчас бы прилечь хоть на минуточку, свернуться клубком, уткнуть голову в колени – может, полегчает. И чтобы тихо, тихо было вокруг...
А между тем черноглазый требовательно наступал на Савку, словно докучливый овод налетал. И вдруг выхватил из-за пояса торчащую там длинную железную спицу и направил ее на Савку, да так ловко, что к самому его горлу приткнул:
– Письмо! Давайте письмо, ну!
Ох, не следовало бы ему трогать Савку, железками в горло пыряться, да еще в ту минуту, когда тот был над собой не властен!
С такими ухарями у Савки разговор был короткий и в лучшие-то минуты, а уж сейчас, когда боль раскалывала виски... Он нагнулся, выхватил из-за голенища нож – и резко швырнул его вперед. Нож стремительной свистящей птицей просверкнул в воздухе и вонзился в смуглое горло разряженного актера. Красное так и хлынуло на голубой плащ.
Мгновение актер стоял, силясь вобрать воздух окровавленным ртом, – и тут же тяжело грянулся наземь.
Савка нагнулся, вынул нож из раны, обтер голубым шелковистым плащом. Боль утихала, он медленно приходил в себя, начинал соображать. А, черт, неладно вышло! Но что было делать?! Молодчик мог поднять шум. Да и эта дуреха того и гляди разорется.
– Митя! – взвизгнула было Наденька и осеклась, потому что Савка ткнул ее ножом под ребро. Он не хотел... он забыл, что держит нож. Он просто хотел унять ее, чтоб не визжала. А то опять голова заболит, опять рваться на части начнет. Вроде бы слегка ткнул и вовсе беззлобно, а она возьми да и завались кулем в угол...
Юбки Наденьки задрались, и Савка видел, как быстро-быстро дернулась нога в кружевном чулочке и высоком башмачке. Дернулась и замерла.
Савка тупо смотрел на нее. Способность мыслить возвращалась к нему. Способность мыслить и здраво оценивать случившееся.
Святые угодники... Да как же оно так вышло?! Ох, снимет с него голову брат Сережка! Снимет как пить дать! А впрочем, не все ль ему равно? Сначала поорет, потом похохочет. Сережка – он вспыльчив, да отходчив. Ничего, как-нибудь обойдется. В конце концов, не зря говорят, что без Бога ни до порога. Ежели Господь не хотел, чтобы эти двое были убиты, он бы их не подвел под Савкин вострый ножичек. Так что нужно прикрыть чем-нибудь тела, хоть вот этими тряпками, а самому идти за девкой. Та, не та – Савка уже сбился с толку, выполняя указки двух своих повелителей. Какую привезу, с такой и управляйтесь, господа хорошие!
Но нужно поскорей действовать, чтоб не нашли его, не застали здесь, около двух мертвяков. Прикрыть их грудой вот этих разрисованных тряпок и бежать без оглядки! Но как же быть с поручением? Оно останется невыполненным!
Так... а это что такое?!
На полу блестел нож. Нужно вытереть его и спрятать за голенище. Нет! Нельзя! Если схватят, не отвертишься!
И тут Савку осенило. Нужно следы замести! Он сунул нож в руку мертвой актрисе. И усмехнулся довольно: один братан по кандалам рассказывал, как пытался таким же образом от наказания улизнуть. Все уладил, полиция и судейские поверили было, да вот беда – отыскался свидетель ненужный, подвел под монастырь.
Но Савке повезло! Ненужного свидетеля нет, а потому он вполне может уйти безнаказанно. Только думай, друг: прикрывать трупы не след, иначе вопрос встанет: кто это сделал? А так – картина ясная: барынька своего хахаля из ревности пришила, а потом и сама с собой покончила. Душевная история! Впору на театре изобразить!
Чу! Шаги!
Савка едва успел отпрянуть за какую-то фанерную стенку, раскрашенную под каменную кладку высокой изгороди, оплетенной плющом, как в закуток, где происходило дело, влетел какой-то невысокий человек с бритым лицом и лысой головой – да так и замер, прижав руки к груди. Савке было видно его перепуганное лицо, бледное в прозелень, совершенно в цвет того листка, который Савке велено было доставить... доставить кому? Он не помнил, помнил только, что доставить листок следовало не той барышне, а другой... какой?! И это вышибло из памяти. Какую-то чертову путаницу нагородили его господа, а бедный Савка разбирайся... Одному услужишь – другой разгневается. И самое дурное, что имя барышни забыто. На листке оно написано, конечно, да что проку, ежели Савка грамоте не разумеет и не прочтет ничего?
Ага, понял, что делать надо!
Он на цыпочках выбрался из своего укрытия, обогнул его и, зайдя с другой стороны, навис над ничего не замечающим от ужаса человеком. Присвистнул:
– Мать честная! Экие ужасти! Кто это их положил? Ты что ли, дядька? Да ты, погляжу, разбойник! Душегуб!
– Я?! – пробормотал тот, еле владея дрожащими губами. – Нет, я тут ни при чем! Я не разбойник, не душегуб! Я актер! Моя фамилия Аксюткин!
– Аксюткин? – фыркнул Савка. – Ну что ж, быть тебе в кандалах, Аксюткин, даром что актер!
– Ты разума лишился?! – воззвал тот дрожащим голосом. – Я иду, а они тут лежат... мертвые... И нож, нож в руке у Наденьки...
– И впрямь нож! – так изумился Савка, как будто не он вложил его в мертвую руку. – Так вон оно что... видать, бабенка своего ухажера прирезала, а потом и сама с горя зарезалась.
– Похоже на то, – пробормотал Аксюткин, глядя на мертвых, но ничего не видя за слезами, застилавшими глаза. – Только ведь не был он ее ухажером. Он был влюблен в Вареньку Нечаеву, племянницу мою.