Звезда перед рассветом
Шрифт:
– Все дорожает, это правда… Я рада чувствительно, что господину профессору нравится… Сейчас жаркое из индейки и поросенка подадут… оценить изволите… – бессвязно откликнулась Марыся, отрешенно и плотоядно (так кошка наблюдает за прыгающей в клетке птицей) следя за тем, как Валентин Юрьевич, рассказывая Алексу о немецких бронированных автомобилях, отщипывает кусочки кулебяки у себя на тарелке.
На небольшой сцене играли два скрипача, и молоденькая певичка, пританцовывая, пела куплеты:
«Без женщины мужчиныЧтоЛюше отчаянно хотелось стукнуть Марысю ребром ладони по шее, чтобы она пришла в себя, или хотя бы сбегать на кухню и посмотреть, как там договорились между собой Лукерья и молодой повар.
– Любовь Николаевна, вам скучно слушать про войну? – проницательно заметил Валентин Юрьевич.
– Я б им всем шеи посворачивала, – хмуро сказала Люша. – Тем, которые придумали всей Европой воевать. Всем против всех – это разве дело? Когда это кончится, Валентин Юрьевич, вы-то должны знать?
– А чем оно, собственно, кончится – вам безразлично? – уточнил Рождественский. – Исход этой войны вас совсем не заботит?
– У моей жены, к счастью или к сожалению, нет общественного чувства, – сказал Александр. – Сейчас ее скорее всего заботят не 235 тысяч русских солдат, погибших на фронте за этот месяц, а переживания нашей старой кухарки, которую мы привезли в Москву из деревни, на стажировку в трактир Марии Станиславовны.
– Какой же исход у войны? – пожала плечами Люша. – Кто-то на шинелях и солонине забогатеет, как вон те, что за соседними столами гуляют, кто-то обеднеет вконец, а иные и просто в землю костьми лягут. Что же еще?
Крепко выпившие подрядчики заказали певице «чувствительную» песню и она, закатывая глаза и причудливо заламывая кисть, завела:
«Положи свою бледную руку,На мою исхудалую грудь…»Люша решительно поднялась:
– Я сейчас приду, только нос напудрю, – сказала она. – Марыська, напомни мне, как у тебя в кухню пройти!
Профессор Муранов посмотрел вслед Люше и от души рассмеялся:
– Александр, твоя жена удивительно органична!
– Во внешности Любовь Николаевны есть какая-то восточная нота? – полувопросительно заметил Валентин Юрьевич. – Это придает ей особый шарм.
– Безусловно, дядюшка, – согласился Кантакузин. – Именно органична, то есть легко осваивает любой подвернувшийся ей субстрат – от бриллиантов до навоза. Безусловно, вы правы, Валентин Юрьевич. Люба – наполовину цыганка. Так сказать, дитя природы…
Комнаты Марыси Пшездецкой располагались в непосредственной близости от кухни ее же трактира, и пахло в них всегда сдобными тестом, французскими соусами, запеченными окороками и прочими приятностями – от одних ароматов почувствуешь сытую тяжесть в желудке, и потянет прилечь на обширный диван с подушками, на которых переливаются шелковые кисти и цветут яркими красками вышитые жар-птицы. Сейчас хозяйке было, впрочем, не до кулинарных благоуханий. Она даже не бросила ни одного горделивого взгляда на любовно подобранную обстановку комнаты – что было ну никак не в ее
– Ну что, как там твоя кухарка? Понравилось ей? – рассеянно спросила у Люши Марыся, поглаживая розовыми, чисто вымытыми пальцами складки на красной люстриновой юбке и как будто бы собираясь с духом.
– Впечатлена и благодарствует весьма. Французу твоему нижегородскому от меня спасибо передай – врет он там тебе или не врет, но хороший человек, не побрезговал неграмотной деревенщиной. Лукерья один раз в Кремль к обедне сходила, а теперь ходит исключительно по московским кондитерским, глазеет на торты и пирожные. Старается все запомнить. Я ее пару раз пирожным угощала, так она говорит, что на красоту-то оно лучше, чем на вкус. И еще, если человек в кондитерской ей приветливым покажется, так она…
– К черту твою старуху! – решительно прервала Люшин рассказ Марыся. – Почему ты не познакомила меня с Валентином Юрьевичем раньше?!
– Окстись, Марыська! Я сама видела его первый раз в жизни. До войны он служил в Варшаве, потом воевал…
– Он поляк? Я сразу подумала… Стать, глаза, кровь…
– Обойдешься. Он не только не шляхтич, но даже не из родового дворянства. Его дед был православным попом где-то в провинциальной России.
– Моя прошлая жизнь протекла мимо кассы. Я никогда не видела таких мужчин!
– Действительно. Откуда бы тебе? Впрочем, если тебя это утешит, я тоже не видела. Только, пожалуй, в водевилях…
– Скажи мне названия, я завтра пошлю мальчишку купить билеты. Что мне сделать, чтобы он обратил на меня внимание?
– Мужчина не может не обратить на тебя внимания. Ты как сахарная голова на прилавке магазина. Другое дело: любит ли он сахар?
– Что мне сделать, чтобы полюбил?
– Заинтересоваться артиллерией.
– Уже. Люблю пушки, пулеметы и эти… калибры. Страшно возмущена нехваткой снарядов в наших войсках. Еще? – деловито спросила Марыся. – Говори все. Тебе оно ближе, ты с благородными да образованными больше зналась.
– Перестань на него облизываться, как кот на сметану. Это кого хочешь испугает. А Валентина Юрьевича особенно. Ты думаешь, военный на войне с кем воюет?
– Я думаю, с врагом.
– А я думаю, со своим страхом. Он и в армию-то от папаши своего сбежал, который все норовил его в блинчик раскатать.
– Ерунду ты говоришь. Это твой Арабажин-покойник и тот, другой, его приятель, который в Петрограде безумцев лечит, тебе мозги запудрили.
– Я потом еще журналы читала. Может быть, и ерунда. Но иногда очень похоже на правду.
– А что же делать?
– Марыся, помни, он на тебе не женится. У него есть жена.
– Мне все равно. Что же?
– Говори про артиллерию. Держись прохладней и выжидай. Можно еще проявить женскую слабость, слегка пустить слезу, вояки да и вообще мужчины на это покупаются. В подходящий момент – прыгай.
– Непременно. Ага. Ты ему скажешь, что теперь он должен вас с Алексом в театр на водевиль сводить?
– И тебя прихватить? Это как Гришка Черный с Ноздрей нас с тобой в ресторан водили? – Люша нехорошо усмехнулась. – А что, подруга, мне потом Валентина резать не придется? (эта трагическая история времен хитровского детства обеих подруг описывается в романе «Пепел на ветру» – прим. авт.)