Звезда Полынь
Шрифт:
— Ты не способен даже защитить собственную дочь. Ты — жалкий, выживший из ума старик, который думает только о себе, — презрительно сказал Блейк.
— Я, может, и жалкий и выживший из ума, только она все время крадет у меня деньги, да и у других тоже. — Кадмус порылся в кармане и вытащил оттуда горсть серебряных монет. — Посмотрите! Я нашел их в ее комнате. Неприятно об этом думать, но очень может быть, что это она украла у вас. Да, доктор Блейк, моя дочь воровка. — Кадмус высыпал монеты Блейку на ладонь.
— Откупиться хочешь, Ламиан? Думаешь, я спасу твою шею
— Нет, я просто отдаю то, что принадлежит вам, мистер Блейк. Я честный человек, мне и так досталось от собственной дочери. — Кадмус опустил голову и уставился в пол. — Если вы ее поймаете, я с радостью выступлю против нее в Бейли.
— Можешь забрать себе ее хлеб, когда она будет гнить в Ньюгейтской тюрьме, пока палач не накинет на ее шею веревку и не выбьет из-под нее табуретку. — Блейк повернулся, собираясь уйти.
— Что ж, значит, так тому и быть, мистер Блейк. Так тому и быть… — протянул Кадмус. Он с ужасом представил, как Аджетта болтается на Трипл-три.
Блейк с Бонэмом пробились через толпу и вышли на улицу, по которой стелился туман. Постояльцы молча таращились на Кадмуса. Человек-медведь нахмурился еще сильнее, забрав ключ у Манпурди. Сарапук улыбнулся, его лицо озаряло угасающее пламя в камине.
— Вон отсюда! Пошли прочь! — закричал Кадмус и вытолкал из кухни всех, кроме Сарапука.
Сарапук поднял выбитую дверь и прислонил ее к косяку, чтобы загородить проход и укрыться от любопытных глаз.
— Что ты наделал, Сарапук! — воскликнул Кадмус в ярости. — Если Блейк поймает Аджетту, ее повесят, а если вся правда выйдет наружу, то нас повесят рядом с ней. Я совершил слишком много ошибок, и мне не отвертеться. Меня вполне устраивает моя шея и без веревки, а при мысли о том, что Эразмус Дюваль разденет меня и выменяет мою одежду на бутылку джина, я просто схожу с ума. — Кадмус нервно закашлялся, и его лицо исказилось страхом. Он уже представлял себе, как мерзкий Дюваль — палач из Ньюгейтса — отрывает пуговицы с его рубашки и срезает прядь его волос, чтобы продать какой-нибудь вдовушке, которая сделает из него талисман, оберегающий от оспы. — Когда ты умрешь, он пронзит твое сердце колом из падуба, чтобы ты не восстал из мертвых.
— Надо было поступить так с Синим Дэнби, тогда бы он не донимал тебя, — пробормотал Сарапук.
— Я не имею никакого отношения к его смерти, он сам повесился.
— Интересно, как можно повеситься, если у тебя связаны руки, а башка проломлена дубинкой? — отозвался Сарапук.
— Это всего лишь слухи, — запротестовал Кадмус.
— Да ладно, считай, что ты сделал подарок обществу, избавил его от надоедливой мухи, срезал мозоль с большого пальца жизни. — Сарапук дрожал от возбуждения. — В этом человеке не было души, он был вором и негодяем. Кто станет оплакивать такого человека? Его зачал сам дьявол, а родила ослица.
— Я не позволю тебе плохо говорить о Дэнби. Он был моим другом, хоть между нами и случались размолвки.
— Размолвки, которые привели его к ужасному… несчастному случаю, — усмехнулся Сарапук, потирая ладони. Он наклонился к Ламиану и сказал, понизив голос: — Я тут кое о чем думал, Кадмус. Мы с тобой старые друзья, но наш совместный бизнес развалился. Ангел упорхнул, теперь его вряд ли сыщешь. Мне открыли один секрет, и мои планы относительно Лондона резко переменились. Скоро я все брошу и уеду на север. Там дышится легче. — Он огляделся, как будто услышав чей-то голос. — Пришло время расставаться, мой дорогой друг, наши пути расходятся. Но я никогда тебя не забуду.
Но у нас были планы, — зло сказал Кадмус. — Мы собирались построить больницу, разбогатеть на болезнях. Твои друзья что-то тебе наболтали, и ты решил от всего отказаться?
Сарапук задумался, на его лице проступила неуверенность. Он знал секрет, от которого ныло сердце и мутился рассудок, а он поклялся никому его не рассказывать.
— Ах, если бы камни умели говорить! — воскликнул он. — Если бы я мог тебе сказать, какое будущее тебя ожидает — тебя и всех жителей трущоб, — тогда мне стало бы намного легче. — Он мрачно посмотрел на Кадмуса. — Лондон не принесет тебе ничего хорошего, тебе нужно чаще бывать на свежем воздухе. Уезжай отсюда как можно скорее, я советую тебе это как другу. Скоро придет время, когда эти камни заговорят о смерти и муках.
— Ты выпил слишком много опиумной настойки, Сарапук. Да ты, видать, спятил.
— Если бы! — ответил Сарапук, закрыв лицо руками. — Если бы это был кто-то другой, мне было бы все равно. Но ради тебя и твоей дочери, моей маленькой рыбки…
Внезапно по кухне пронесся вихрь пыли, похожий на ураган, он опрокинул мебель и поднял в воздух кресло-качалку. Оловянные тарелки посыпались с полки, свечи и бутылки с уксусом попадали на каменный пол.
Большой стол задрожал и поехал к двери, как будто его кто-то толкал невидимой рукой. Кадмус в ужасе отскочил назад, а Сарапук вынужден был метнуться в сторону. Стол перегородил дверной проем, отрезав друзьям путь к отступлению. С железных крюков под потолком сорвались кастрюли. Ведро с помоями перелетело через всю кухню, как будто им выстрелили из пушки.
— Что происходит? — испуганно закричал Сарапук.
— Еще одна небесная буря. Мир стонет, как будто попал на кресло роженицы, — ответил Кадмус.
Через кухню перелетел половник и ударил его в грудь. Рядом с ним задрожал ящик с ножами. Вдруг передняя планка ящика оторвалась и угодила в камин. Горящие угли посыпались на пол. Из ящика, устланного войлоком, вылетели острые ножи. Чудом не задев Кадмуса, они вонзились в стену над его головой, а он вжал голову в плечи и спрятался за бочкой с водой.
— Меня хотят убить, Сарапук! — завопил Кадмус. — Это не небесная буря, это существо из самого ада.
Сарапук залез под стол. Кадмус в два прыжка оказался рядом с этим столом и попытался оттащить его от двери, чтобы убежать. Когда это ему удалось, он просунул пальцы между дверью и косяком и изо всех сил потянул. Тяжелая деревянная дверь начала медленно поддаваться, и вот уже из холла в темную кухню проник лучик света.
— Лихнис, мы в ловушке! — закричал Кадмус, высунув руку в образовавшуюся щель.