Звезда Сарханов
Шрифт:
перекрестками. Когда стоишь на этих перекрестках, задумываешься - в какую
сторону тебе действительно нужно и правильным ли будет это направление, что
ожидает тебя за этим поворотом – тихая лесная грунтовка или оживленная
автострада с сумасшедшими скоростями. Вот на таком стратегически важном
перекрестке оказалась и я в свои девятнадцать лет.
Жизнь моя может и не была безоблачной, но была стабильна и полна любовью. Моя
немногочисленная семья вела свои корни из старого русского дворянского рода и
даже некогда княжеского. Героический боевой дед с выправкой отставного офицера
Филипп Матвеевич и моя тихая, интеллигентная, все понимающая и всепрощающая
бабушка Ксения Николаевна, а также моя милая, озорная, порой взрывная и всегда
веселая мама Полина Филипповна Мещерская делали мою жизнь светлой, насыщенной и
счастливой. Воспитывали меня как дворянского отпрыска на примерах классической
русской литературы и пытались вложить в меня, как им казалось, необходимые
знания и умения. Кроме игры на фортепиано я осваивала этикет, училась танцам и
английскому. И была бы вполне довольна жизнью, если бы в 7 лет не познакомилась
с рыжей Валькой, дочерью почтальонши тёти Глаши.
С Валькой мы были словно разнозаряженные частицы, которые неизбежно
притягивались друг к другу в силу всех мыслимых и немыслимых физических законов.
Тогда, в далеком детстве, я шла из булочной и вдруг увидела, как два вихрастых
мальчишки дергают за рыжие косы, обзывают и толкают невысокую, сбитую девчушку с
веселыми конопушками на курносом носике. И… как всегда во мне взыграла тяга к
вселенской справедливости. Я, ни секунды не раздумывая, подбежав, огрела
хозяйственной сумкой самого рослого мальчика, уже намеривавшегося ударить
девочку. Повисла немая сцена, растерянность двух враждующих сторон. Первой
очнулась Валька и схватив меня за руку бегом утащила через ближайшую арку в
соседний двор. С того момента мы стали едины, как две половинки одного целого. С
подругой я постигала все хитрости дворовой жизни и все тяготы и «нешуточные»
проблемы детского коллектива среднестатистического питерского двора. Я научилась
драться, язвить, изучила практически все жаргонные словечки и даже умело могла
их ввинтить при случае в словесную перепалку, научилась не плакать и стойко и,
по возможности, с юмором переносить все жизненные трудности, коих с моим
чувством справедливости и Валькиным темпераментом на нашу долю выпадало не мало.
Так и формировался мой характер, и закалялась моя личность на примерах героев
Лермонтова, Тургенева, Чехова с одной стороны и дворовой жесткости, и реалиях
современной действительности с другой.
Отца своего я никогда не знала и даже никогда не видела. А когда достигла
возраста «взрослого» вопроса родительнице «где же мой отец?» – надо отдать ей
должное, она вовсе не достала из закромов комода заготовленное фото с
героическим шпионом, летчиком или отважным полярником, а просто обняла меня и
честно призналась:
– Не знаю, Кэт, я не знаю где он, но я его любила так же сильно, как сейчас
люблю тебя, – сказала и взлохматила рукой мои густые каштановые с медным отливом
локоны.
И я была ей так благодарна, за честность… за любовь… за то, что она просто
есть… и за то, что зовет меня Кэт, а не Екатерина, как бабушка и дед.
А потом случилось ужасное. Машина, в которой с дачи возвращались дед и мама,
попала в аварию, и их… не стало… Я стояла на кладбище и в свои пятнадцать,
держа бабушкины холодные пальцы в своей ладони, понимала, что мы с ней остались
вдвоем. А спустя 4 года, возвращаясь из университета, увидела у нашей парадной
Скорую. В тревожном предчувствии забилось сердце и уже через пару минут его как
будто сжали ледяные тиски. В квартиру я поднималась, уже зная, что меня ожидает.
Врач что-то говорил о слабом сердце и возрасте. Я кивала и смотрела пустым
взглядом в родные лица на фото, стоящих в рамочках на старинном семейном
секретере. Потом снова было кладбище, пустая квартира, такая же пустота в душе и
осознание полного одиночества. Хотелось вжаться в уголок квартиры и рыдать от
чувства необратимой потери и растерянности.
Неделю я ходила как зомби из угла в угол нашей огромной квартиры. Подходила к
фотографиям, тихонечко гладила их кончиками пальцев и тихо поскуливала, вновь
замыкаясь в своем горе. А потом в мою горемычную жизнь ворвался девятибальный
шторм Валентина, смывая собой все мои горести и погружая тяжелые воспоминания
на дно моей души, нещадно топя все это своим экстремальным оптимизмом и неуемной
жаждой жизни, заражая этим и меня, заставляя очнуться и начать жить с новой
удвоенной энергией. Слушая ее щебетание о погоде, шмотках, тенденциях моды,
мужчинах, выставках и еще о миллионе вещей, я чувствовала, как крошится внутри
меня скорлупа оцепенения. Я улыбалась, отвечая на ее задорную улыбку.
Благодаря наследию родственников я стала обладательницей небольшого, но
ощутимого капитала в банке, большой квартиры в центре Санкт-Петербурга, дачи на
Карельском перешейке, коллекции антикварных вещиц, шкатулки с бабушкиными