Звезда Тухачевского
Шрифт:
Закончив чтение документов, доносивших сейчас до него, пусть и в препарированном чиновниками виде, исповедь Колчака, Тухачевский не мог отделаться от мучительного вопроса, который он, как ни старался изгнать его из своей памяти, настойчиво и беспощадно сверлил его мозг: «А как ты, командарм Тухачевский, окажись в положении адмирала Колчака, повел бы себя на допросах, зная, что уже стоишь на финише жизни? Как бы ты?!» И он вынужден был отвечать самому себе так, как обязаны отвечать люди, не считающие себя трусами и не желающие, чтобы общество зачислило их в разряд трусов.
Он ответил себе, что повел бы себя не менее достойно, чем вел адмирал Колчак.
14
Несмотря
О том, что Тухачевский «влип», попавшись на очередную любовную приманку, Ворошилов узнал не сразу. И потому телефонный звонок, прозвучавший в его кабинете, едва он прибыл на службу, был для него неожиданным.
Недовольный ранним звонком, нарком неохотно взял трубку. «Трезвонят, понимаешь, ни свет ни заря, сесть в кресло не дают», — раздраженно подумал он, и тут же в трубке отчетливо прозвучал слащавый и как бы просительный голос Генриха Ягоды.
Ворошилов гневно поморщился: он терпеть не мог этого пронырливого, вездесущего и нагловатого сыщика, неустанно плетущего интриги и ведущего нескончаемую тайную игру на самом верху. Ворошилов не верил ни одному его слову и все, что говорил Ягода, воспринимал с точностью до наоборот. И сейчас ему страсть как захотелось отшвырнуть трубку, чтобы не слышать этого вкрадчивого голоса, в котором сквозь дозированную с аптекарской точностью лесть проглядывала мягкая, но мертвая хватка главного чекиста. Но разве он, Ворошилов, мог позволить себе пренебрежительное отношение к этому типу? Ты, Ворошилов, нарком, и он, Ягода, нарком, куда денешься, да и по числу визитов к Хозяину он, Ягода, тебя, Ворошилова, давно уже переплюнул — попробуй, проигнорируй этого бывшего фармацевта — тебя самого могут проигнорировать. Конечно, ты, Ворошилов, член Политбюро, а он, Ягода, никакой не член, а просто председатель ОГПУ, но на чаше сталинских весов — гирьки особого свойства, и поди предугадай, как они себя поведут, когда на этих весах начнет взвешивать сам вождь. И еще неизвестно, кто кого в тот или иной момент перетянет — Политбюро ОГПУ или ОГПУ Политбюро!
И потому Ворошилов, сдерживая закипавшую в груди неприязнь и даже ненависть к Ягоде, тем не менее ответил на его почти ласковое приветствие по возможности дружелюбно.
— Здравствуй, Генрих, что это тебе с раннего утра неймется? Бессонница одолела?
— Дорогой Климент Ефремович. — Ягода даже сам почувствовал, что перебрал патоки в своем Голосе, но тут же успокоил себя: в таких делах лучше перебор, чем недобор. — Для нас, чекистов, любое время суток — рабочее. А самое лихое время для работы — ночь, да чем темнее, тем предпочтительнее, — хихикнул он. — Как в той песне: «Ой ты, ноченька, ночка темная!»
— Да ты скоро стихи про свою работу слагать начнешь, — поддержал шутливый настрой разговора Ворошилов. — Глядишь, еще и Есенина переплюнешь. Или самого Пушкина.
— Польщен, весьма польщен, Климент Ефремович, столь высокой оценкой моих скромных способностей, — сделав вид, что возрадовался словам Ворошилова, благодарно воскликнул Ягода. — Только не переоцените, а то так и зазнаться недолго.
— Зазнаваться нам товарищ Сталин не позволит, — нравоучительно произнес Ворошилов. — Впрочем, я думаю, ты позвонил мне не для того, чтобы стихи декламировать или песни петь, мы их лучше с тобой за хорошо накрытым столом пропоем, — перешел он на деловой тон.
— Вы, Климент Ефремович, как всегда, правильно уловили, это же прямое попадание в десятку, как это у вас всегда отменно получается в тире. — Ягода прекрасно знал, что для Ворошилова нет лучшей похвалы, чем назвать его лучшим стрелком, и потому не упустил случая польстить наркому. — Тут у меня этой ночью одна мыслишка родилась. Может, она, эта мыслишка, в чем-то и сумасбродная, но в нашем крутом деле не приведи Господь ошибиться. Ходим, как вы лучше меня знаете, по тонкому льду.
— Да ты конкретнее, — мягко прервал его Ворошилов. — А то у меня времени в обрез, в приемной уже посетители небось маются.
— Хорошо, хорошо, я всемерно вас понял, не стану распространяться, — поспешно заговорил Ягода. — Выскажу только свою нижайшую просьбу, причем предельно кратко. Она из моих ночных размышлений вытекает. Тут мне одну весточку сорока на хвосте принесла. Весточка-то крайне занятная, Климент Ефремович. И подумалось мне, что эта весточка и до ваших ушей всенепременно дойдет, минуя меня. Так уж лучше я вам об этом сам доложу, дорогой Климент Ефремович.
— Что там еще за весточка? — Ворошилов почти выкрикнул этот вопрос, настолько Ягода накалил его любопытство, намеренно затягивая разговор.
— Весточка весьма занятная, — еще многозначительнее и загадочнее произнес Ягода. — И касается она новых похождений вашего знаменитого заместителя, победителя Колчака, покорителя Сибири и полководца, бежавшего быстрее лани от стен Варшавы.
— Опять Тухачевский? — Радость даже помимо его воли звучно прорвалась в голосе Ворошилова. — И что он там опять вытворил?
— Снова по бабской части, Климент Ефремович. Интимная связь с дочерью известного вам бывшего генерала Тугаринова, — охотно и со смаком разъяснил Ягода. — Место происшествия — дача в Петровско-Разумовском, время происшествия — февраль, аккурат в День Красной Армии. Какое кощунство — таким вот образом отмечать наши великие исторические даты! Удивляюсь еще, как эта дача не развалилась от любовного шторма. Впрочем, одновременно и радуюсь — как-никак, а дачка-то — государственная собственность!
— Да ты не просто поэт, ты еще и живописец! — восхитился Ворошилов. — Только прошу тебя, не продолжай, после твоих сочинений я работать не смогу, дурь в башку полезет. Я уже и так представил себе эту ночную оргию во всех деталях. Великий мастер мой зам на такие операции! Стратег! Чертовщина какая-то получается: покуда мы здесь денно и нощно думаем об укреплении обороны страны, эти стратеги-бабники устраивают себе веселую житуху. Не выйдет! — вдруг уже обозленно воскликнул Ворошилов. — Не выйдет, мы их возьмем за жабры, положим их яйца на наковальню! А молот — в твоих мозолистых руках, неусыпный ты наш страж, Генрих!
— Вот тут-то и выслушайте, дорогой Климент Ефремович, мою просьбицу, — почти униженно попросил Ягода. — Понимаю, ох как понимаю ваше возмущение, ваше негодование, ваш праведный гнев! Но ради Бога, не принимайте пока что никаких мер к этому неисправимому жизнелюбу! Сделайте вид, что знать не знаете и слыхом не слыхивали, даже если кто-то будет вам в уши жужжать самым настырнейшим образом. — Ягода сделал паузу и, отдышавшись, добавил: — Умоляю вас, это в интересах дела. Иначе все сорвется, прошу меня правильно понять. Пусть болтают, пусть судачат, пусть захлебываются от злословия — слух он и останется слухом, пока не превратится в официальный факт. Вы же, Климент Ефремович, прекрасно знаете нашу специфику — главное, чтобы особая папочка фактиками пополнялась, разбухала, в объеме зело прибавляла, а откроем эту папочку мы с вами в наиболее подходящий момент.