Звезда Тухачевского
Шрифт:
«Разумеется, французы панически боятся нашего возможного сближения с Германией, — размышлял Потемкин. — И конечно же Даладье печется и о себе самом, надеясь, что своей информацией усилит наше доверие к нему».
Между тем слухи о возможном советско-германском сближении всколыхнули и дипломатические круги Праги. Это вынудило Литвинова направить в Париж и Прагу телеграмму, в которой решительно опровергались подобные слухи и, по заведенному дипломатическому трафарету, они, эти слухи, объявлялись «лишенными каких бы то ни было оснований». «Очевидно, — говорилось в телеграмме, — что эти слухи лансированы немцами или поляками
Чехословацкий президент Бенеш, прочитав текст телеграммы, усмехнулся и недоверчиво покачал головой. Извлеченной из кармана пиджака расческой он тщательно выправил пробор жиденьких волос на начинавшей лысеть голове и открыл папку, в которой ему только что принесли донесение из Берлина от чехословацкого посла Мастны, в котором утверждалось, что Гитлер якобы располагает данными о возможности неожиданного и скорого переворота в России и установления военной диктатуры в Москве.
«Сообщать эту сенсацию Сталину или не сообщать?» Бенеш долго сидел в задумчивости, пытаясь прийти к какому-нибудь однозначному выводу, отметая тут же возникавшие доводы как «за», так и «против». И решил, что предварительно следует обменяться мнениями с послом СССР в Праге Александровским.
Александровский вошел в кабинет Бенеша апрельским утром. В окно пробился луч солнца, блеснув по лысеющей голове посла, настроенного по-весеннему радужно.
Бенеш, поздоровавшись с Александровским за руку, жестом указал ему на кресло.
— Курите, прошу вас. — Бенеш знал, что посол заядлый курильщик и длительное воздержание от наслаждения всласть затянуться папиросным дымом основательно огорчит его.
— По дороге к вам, господин президент, я восторгался весенней Прагой, — благодарно откликаясь на чуткость Бенеша, сказал Александровский, тут же извлекая из кармана пачку «Казбека». — Как прекрасна Прага — она древняя, но такая молодая! Вы обратили внимание, господин президент, как после слякотной зимы преобразились глаза пражанок: в них светится зов любви.
Александровского связывали с Бенешем не просто официальные отношения, они в какой-то степени переросли в доверительные и даже дружеские, и потому посол позволял себе некоторую фривольность.
На постоянно серьезном, озабоченном лице Бенеша на мгновение вспыхнул свет тихой улыбки, которая, впрочем, тут же погасла.
— Вы счастливый человек, господин Александровский, — негромко, в своей сдержанной манере отозвался Бенеш. — Вам доступны земные радости. Что касается меня, то я уже давно не замечаю того, что светится в глазах пражанок. И сейчас вы поймете почему.
— Я весь внимание, господин президент. — Посол прекрасно знал, в какой момент беседы следует расстаться с фривольным тоном.
— Меня вновь и вновь беспокоят слухи о возможном сближении СССР и Германии. — Лицо Бенеша стало еще более хмурым, от него будто повеяло осенним ветерком.
— Но, господин президент, — поспешил сказать Александровский, воспользовавшись тем, что Бенеш сделал длительную паузу, — я не устаю повторять, что у моей страны и мыслей нет о подобном противоестественном союзе. Это же был бы союз с самим сатаной.
Бенеш снова тихо улыбнулся, но Александровскому в этой улыбке померещилось нечто саркастическое.
— А почему бы Советскому Союзу и не сблизиться с Германией? — неожиданно живо, даже игриво спросил президент и в упор уставился на посла.
— Ваш вопрос, господин президент, не может не вызвать удивления, откровенно говоря, мне трудно понять…
— А что тут понимать? — Бенеш оставался таким же оживленным и даже лукавым. — СССР — не только великая, но прямо-таки грандиозная страна. — Он снова помолчал и продолжил разговор как бы на другую тему, но, в сущности, все о том же, что не переставало его волновать и тревожить. — Господин посол, я хочу заверить вас и в вашем лице Советское правительство в том, что, какие бы изменения ни произошли в советской внешней политике, Чехословакия останется безоговорочно верной СССР и своим обязательствам перед ним.
— Советский Союз высоко ценит такую позицию Чехословакии, — искренне сказал Александровский. — Но простите, господин президент, за столь прямой вопрос, который я вынужден вам задать… — Он подыскивал слова, которые бы смягчили его недоумение. — Я просто ума не приложу, о каких изменениях советской внешней политики может идти речь? Советский Союз никогда не предавал и не предаст своих верных друзей.
— Я в этом не сомневаюсь, — не очень уверенно ответил Бенеш. — Однако же всем известно, что ваша великая держава имеет самые обширные и многообразные интересы не только в Европе, но и в Азии. Многообразие же интересов, как показывает исторический опыт, может помимо вашего желания побудить вашу страну к определенным переменам во внешней политике, скажем по отношению к той же Германии или Англии. Разумеется, это лишь теоретическая возможность, я не имею оснований предполагать ничего конкретного. Но еще раз хочу повторить, что при всех условиях Чехословакия останется в дружественных отношениях с СССР.
Бенеш говорил обо всем этом довольно пространно, и, когда он, наконец, умолк, Александровский со всею искренностью, на которую был способен, сказал:
— Господин президент, я уполномочен моим правительством заверить вас, что политика СССР абсолютно неизменна, ибо она всегда является политикой сохранения мира. Перемена нашей внешней политики мыслима лишь в том смысле, что кто-нибудь из наших многочисленных партнеров искренно повернет в сторону мира или, наоборот, перейдет в лагерь поджигателей войны. Только от этого может зависеть улучшение или ухудшение наших взаимоотношений.
Вернувшись в посольство, Александровский долго не мог переключиться на другие дела: его мозг напряженно анализировал беседу с Бенешем. В высказываниях чехословацкого президента Александровский пытался обнаружить их подлинный, а точнее, подспудный смысл. Почему президент так обеспокоен возможным изменением внешней политики Советского Союза? Для таких сомнений, считал посол, вроде бы нет никаких причин: положение Советского государства стабильно, власть — в надежных, крепких и волевых руках Сталина, а Сталин своих друзей не предает, если они не предают его. И конечно же ему даже в голову не приходила мысль о том, что Бенеша беспокоит вопрос о возможных переменах в результате заговора военных, слухи о котором уже достигли президентского уха.
Уже с января 1937 года Бенеш располагал информацией о том, что между германским рейхсвером и Красной Армией устанавливаются тесные контакты. Информация шла от чехословацкого посланника в Берлине Мастны, и Бенеш, зная его как надежного информатора, не имел никаких поводов, чтобы не доверять ему.
Что касается Александровского, то он был в неведении относительно такого рода слухов. Уже позже, в мае, когда Тухачевский был снят с должности заместителя наркома обороны и послан командовать Приволжским военным округом, Александровский присутствовал на приеме в честь английской миссии в Праге. Беседуя с ним, министр иностранных дел Чехословакии Крофта неожиданно спросил: