Звезда упала
Шрифт:
— Положить вам ещё картошки? — предложила Вера.
— Я вот лучше ещё грибов возьму, разрешите?
— Конечно, ешьте, сколько хотите, — отвечала Вера, искоса наблюдая, как он уплетает жареные грибы.
Генрих Штольц не знал, что, готовя ужин, она зашла за грибами и луком в чулан и долго, раздумывая, стояла над высушенными мухоморами. Но так ни на что и не решилась.
— Спасибо вам, — окончательно отодвигаясь от стола, поблагодарил гость. — Вы меня превосходно накормили, фрау Вера. Вы замечательно готовите. Вы разрешите, я сниму китель, у вас так жарко?
Вера кивнула.
Она почти успокоилась. Генрих держался просто, дружелюбно, никакой опасности в его поведении она не чувствовала.
В общем-то, не такой уж он плохой человек, оккупантом стал фактически поневоле. Положа руку на сердце, не так уж он ей и неприятен. Может быть, действительно у них теперь установятся хорошие товарищеские отношения, это будет только полезно, может, в конце концов, с его помощью она найдёт Мишу…
И почему бы ему и в самом деле не снять китель?!
В доме и вправду жарко, печка затоплена ещё несколько часов назад.
Генрих Штольц аккуратно повесил китель на спинку стула, разлил остатки шнапса, поднял бокал.
— У меня есть тост. Давайте выпьем за конец войны! — торжественно произнёс он.
Вера горько усмехается.
— У нас с вами, Генрих, разное отношение к этой войне. И тем более к победе!
Он серьёзно посмотрел ей в глаза.
— Не стройте иллюзий, дорогая Вера! Вам надо начать привыкать к мысли, что прежней жизни уже никогда не будет. Чем раньше вы это поймёте, тем легче вам будет найти какие-то опоры в новой жизни.
Вера нахмурилась. Разговор принимал крайне неприятный оборот. Смолчать — значило согласиться с тем, что говорит самодовольный немец, объяснять ему сейчас, как он ошибается, означало вступить в конфликт и нарушить только-только установившийся хрупкий баланс в их отношениях.
Генрих уже заметил её реакцию и тут же резко сменил тему. В его планы совсем не входило огорчать очаровательную хозяйку, это могло всё испортить.
— Я согласен с вами, война — это ужасно! — горячо произнёс он. — Но я где-то прочёл, что даже в самом худшем положении надо всегда искать что-то хорошее. А ведь и в самом деле, если бы не война, я бы никогда скорей всего не попал бы в Россию, не встретил вас. Вы знаете, я ведь начал изучать русский язык, я хочу научиться свободно говорить по-русски. Может, вы могли бы давать мне уроки?
Вера растерянно уставилась на него.
Совсем необычный немец, не такими она представляла себе фашистов. Вот его адъютант Петер — тот настоящий изверг, мерзкая гадина…
А Генрих совсем другой, это же видно…
Но давать уроки русского…
То есть помимо работы ещё регулярно встречаться с ним наедине.
Нет, это чересчур!
— Я вряд ли сумею, — улыбнулась она. — Я никогда не преподавала русский…
Генрих Штольц в свою очередь вежливо улыбнулся в ответ. Он решил не настаивать. Найдётся другая возможность приручить её. Эта восхитительная женщина будет принадлежать ему во что бы то ни стало. Полностью, душой и телом, так он решил.
Он не спешит, времени у него навалом, главное, сейчас не спугнуть её.
— Ну хорошо, оставим это, — непринуждённо произнёс он. — Давайте лучше выпьем за вашу дочь, за то, чтобы она поскорее к вам вернулась!
Он отвёл глаза, чтобы Вера не заметила зажёгшегося в них лукавого огонька. На этот тост она, разумеется, не может не откликнуться.
Вера невольно посмотрела на висевшую на стене фотографию Наташи в школьной форме. Она была сделана первого сентября, когда дочка только пошла в первый класс.
Генрих поймал этот взгляд, повернулся вслед.
— Это она?
— Да, это Наташа.
— За неё!
Они чокнулись, выпили.
Генрих Штольц встал, подошёл к портрету, внимательно рассмотрел его. Рядом в резной рамке красовалась другая фотография: Михаил и склонившая к нему голову на плечо Вера. Генрих как бы и не заметил её, прошёл мимо.
На стенке напротив висела прошлогодняя, последняя по счёту фотография Веры и Нади, сделанная у входа в Дом культуры, перед началом блоковского вечера. Вера любила её, называла про себя «Подружки». Фотография действительно была на редкость удачная, обе они выглядели на ней просто замечательно, молодо-весело, две счастливые, жизнерадостные мордашки.
Генрих, однако, взглянул на неё мельком и снова вернулся к Наташиному портрету.
— Она прелестна! Так похожа на вас!
Он внимательно поглядел на Веру, потом опять обернулся на портрет, сравнивая обеих. Новая мысль пришла ему в голову.
— Я мог бы помочь вам найти её, — осторожно предложил он.
Вера мгновенно напряглась.
Только этого не хватало!
Какое счастье, что Наташа успела уехать, что она в безопасности.
— Я надеюсь, что это не в вашей власти, — сухо сказала она. — Наташа очень далеко отсюда. Вам туда не дотянуться.
Генрих сразу понял, что промахнулся. Как потемнели от гнева её глаза!..
Он невольно залюбовался ею. Следовало срочно уйти от скользкой темы, подыскать для разговора что-то другое, нейтральное.
Генрих поглядел по сторонам, подошёл к стоящему на этажерке у стены патефону, начал рассматривать пластинки.
— Сколько у вас пластинок! — искренно восхитился. — Я тоже очень люблю музыку. Можно я поставлю?
Она нахмурилась. Сама толком не знала, какие пластинки там лежат. Патефон и пластинки притащила из Дома культуры Надя за два дня до их неудавшегося отъезда.
Вера пожала плечами. Всё ещё не могла успокоиться. Этим разговором о Наташе немец невольно выбил её из колеи. Хотя понятно, что он не хотел ничего плохого, но всё-равно…
Зачем он только заговорил о девочке…
Генрих расценил Верин жест как согласие, завёл патефон и поставил пластинку.
Случайный выбор оказался на редкость удачен. Это было модный фокстрот «Рио-Рита» Тьери, хорошо ему знакомый.
Приободрившись, он молодцевато подошёл к Вере, щёлкнул каблуками, галантно пригласил её танцевать.