Звездная роль Владика Козьмичева
Шрифт:
– Владлен Константинович, - и постучал костяшками пальцев по столу, - что с Вами? Вы меня слышите?
Владик посмотрел расширенными от шока глазами и еле слышно произнес.
– Слышу, Леопольд Митрофанович. Слышу, но не понимаю, что происходит. За что Вы так со мной. Я ведь ничего такого не сделал...
– Так сделаете, батенька мой! Сделаете! Одна надежда на Вас. Если не Вы, так никто другой!
Владик еще не понимал, что стал жертвой того самого метода Митрофаныча, воздвигнутого на его убежденности в решающей роли внешнего сходства актера и персонажа, против которого была его эпиграмма. Но уже вернулся в свое обычное ироническое состояние.
– Леопольд Митрофанович, дорогой, не
– А как Кадочников сыграл в "Запасном игроке" Дедушкина? Гриму, батенька мой, все подвластно. Из любого лица хочешь Квазимоду, а хочешь Отелло сделает. Я ведь и сам в молодости гримером подрабатывал. Знаю, что говорю... Не довод это, не довод!
Леопольд Митрофанович уже вошел в то расположение духа, когда тебя не может убедить ни один оппонент. Эпохальное решение было принято. Парторганизация театра его поддержала.
– А этот малец, понимаешь, мало того, что просто испугался, так еще и против. Не позволю...
На помощь пришел опытный воспитатель советских воинов-железнодорожников Георгий Порфирьевич.
– Вы на него, - Леопольд Митрофанович, сильно не давите. Дайте ему подумать. Дело ведь не шуточное. Идеологическое. Это как на амбразуру броситься решить. Только говорят, что человек за деньги кого хошь представит. Здесь без идейной платформы и понимания момента ничего не получится. Духу не хватит.
– Знаешь, Георгий, - перешел на ты Леопольд Митрофанович, - я его понимаю. Он артист молодой. Еще ни одной главной роли не получал, а тут такое предложение. Примет, сыграет и, может быть, судьба его так повернется, что ни я, ни ты, ни он предсказать не в силах.
– Давай, Владлен, так решим. Пару-другую деньков подумай - и приходи. Но о нашем разгово-ре никому ни слова. Никому!
Все эти дни Владик предавался поиску ответа на философский вопрос, стоявший еще перед Гамлетом - "Быть или не быть"? У "не быть" просматривалось лишь два исхода. Либо уход из театра, жизни без которого он не мыслил, либо извечное пребывание на третьестепенных ролях без всякой перспективы. А "быть" могло стать решающим в его артистической карьере и возможностью восстановиться в Щукинке. Словом, мильон терзаний!
Днями Владик валялся на кровати в своей съемной комнатушке, лишь несколько раз сбегал в магазин за чудесным пивом местного пивзавода. Пиво приводило его в экстатическое состояние и позволяло хоть на время избавиться от мучительных раздумий. И, видимо, пиво привело к тому, что на четвертую ночь ему приснились дед по отцовской линии. У них с бабушкой он часто бывал в зимние и летние каникулы. Жили они недалеко от Москвы, в маленьком городке под названием Луховицы. Как он понял к концу школы, именно от деда ему досталась страсть к лицедейству и сочинительству. Дед был личностью колоритной и анархистом и по натуре. Сын раскулаченного, натерпевшийся от голода и холода во время ссылки родительской семьи на Северный Урал, он на дух не переносил ни Ленина, ни Сталина. Во время войны, как он однажды рассказал внуку, его из-за этого едва не отдали под трибунал. Политрук увидел, как перед боем он, сын раскулаченно-го, скручивал самокрутку из газеты с портретом Сталина. Не рань политрука в этом бою, быть бы деду в штрафниках. С той поры дед невзлюбил любых начальников, но особенно партийных. И этого он не скрывал. А когда его единственного внука назвали Владленом, оскорбился так, что долго не разговаривал с родителями. Всю жизнь он проработал трактористом в местном совхозе. А из-за склонности к скоморошеству и сочинению частушек его прозвали Теркиным.
В этом сне дед, как живой, сидел на своем любимом месте за столом. Только не у себя дома, а у Владика в комнате. Одет он был в синюю косоворотку с приколотой к ней медалью "За Победу над Германией" и почему-то босиком. Перед ним стоял стопарик с непонятно откуда взявшейся водкой. И слушал, как Владик рассказывал ему про то, что его, такого зеленого и неопытного, хотят заставить играть роль Ленина. Потом дед встал.
– Ты, Владька, меня знаешь. Мне Ваш Ленин на дух не нужен. Он тебя угробит, как Россию угробил!
И вдруг, видимо, вспомнив о своей прижизненной способности к скоморошничеству и сочинительству частушек, притопнул босыми ступнями, раскинул руки и знакомым Владику с детства скрипучим тенорком спел совершенно безответственную идеологически частушку. Терять-то ему уже было нечего.
Коль не хочешь кирпича,
Славь заветы Ильича!
Вот тогда-то наша власть
Век не даст тебе пропасть!
Хлопнул стопарик, перекрестился и исчез в столпе яркого весеннего света, лившегося в окно. Владик проснулся в холодном поту. В комнате явственно витал запах "Московской". Никого в ней, кроме него самого, не было.
– Пророческий сон, - подумал Владик.
Теперь он знал, что ответит Митрофанычу. Тщательно побрил свою еле видную рыжую щетинку. Надел, как моряк боевого корабля перед решающим сражением, лучшую рубашку с московским еще галстуком и пошел в театр. По дороге он вдруг почувствовал, что не испытывает ни чувства тревоги, ни эйфории от своей решимости. Под ногами похрустывал выпавший этой ночью снежок. В воздухе уже ощущался едва уловимый аромат близкой весны. Стекла окон сияли отраженным солнечным светом и будто бы освещали ему дорогу на Голгофу, где его судьбу должен был решить ни кто иной, как Чудилин. И было во всем происходящим с ним этим чистым и свежим утром так много символического. Он шел к театру привычным маршрутом с пониманием того, что скоро ему предстоит расставание с уютным и не шумным, уже ставшим ему близким сибирским городком. Со своими коллегами и театральной сценой, в полу которой ему уже была знакома каждая "выщерблина". Со смешливой буфетчицей Маргаритой Михайловной, у которой всегда было в запасе свежее пивко. И вдруг его обожгла мысль, что расстаться придется и со своей последней любовью, школьной учительницей Леночкой, хохотушкой с копной чудесных черных волос и синими, словно аквамарин, глазами. И на которую он уже имел определенные виды...
Первым, кого он увидел в театре, был Воленс-ноленс.
– Ты куда, Влад, исчезал? Мы уже к тебе домой хотели идти. Тут у нас такое творится...
– А что?
– Говорят, тебя Митрофаныч в Ленины прочит.
– Кто такое мог сказать?
– Да Порфирьевич тут протрепался. Митрофаныч теперь на него не смотрит. Так это правда? Я ведь давно говорил, что у тебя внешность подходящая. А ты, - мне бы Лису Алису, Лису Алису сыграть. Ты согласился? Соглашайся! Такой шанс, он один из тысячи выпадает! Представляешь, что о тебе Рецензент напишет? Правда, одно плохо. Заберут тебя от нас в столицу. Чего Ленину в провинции делать? Ему на московских подмостках место.
Владик непроизвольно огрызнулся.
– Или в Мавзолее свою роль играть...
Воленс-ноленс вздрогнул от такой гнусной антисоветской ереси.
– Ты куда сейчас, е Митрофанычу? Давай, давай! Он тебе мозги промоет...
Митрофаныч был в кабинете один.
– Заждался я тебя, Владлен Константиныч. Заждался. Заходи, садись. У меня как раз и чаек горячий. Мне заварку друг из Индии привез. Отменный чаек! Пей! Рассказывай, чего надумал.
– Я эти дни, Леопольд Митрофанович, страдал, как блин на сковородке во время жарки. Всяко думал.