Звездные гусары
Шрифт:
Я не мог уйти, пока Мухин не перейдет ко мне на глайдер, а подпоручик все медлил, как будто нарочно старался меня разозлить. Он болтался над вершиной холма, дымя левым двигателем, и не трогался с места. Между тем рой варучан испустил из себя длинное щупальце: десятка два всадников и три глайдера уже тянулись к нам.
– Андрей! – закричал я из последних сил, хотя уже понимал, что Мухин меня не слышит. – Уходите!
Словно бы в ответ мухинский глайдер несколько раз громко чихнул и плюхнулся брюхом на землю. Я подлетел к нему, и тут полоса жара
Мой глайдер отбросило назад, а сам я почти ослеп. Несколько острых лучей пронзило мне бок и ногу, а затем нечто сильно ударило меня по лицу. От боли и оскорбления я даже задохнулся, но затем, приоткрыв глаз, увидел совсем близко красную клавишу и понял, что рухнул носом на пульт управления. В голове все кружилось, меня тошнило, и я падал в неизвестность.
Я человек очень уравновешенный и, смею надеяться, трезвый. Во всяком случае, смело поручусь по меньшей мере за пять поколений Ливановых, никогда не страдавших душевным или умственным расстройством, да и за собой никогда подобной склонности не замечал. Поэтому меня очень рассердило, когда полковой врач Щеткин наклонился надо мной и попросил:
– Скажите ваше имя!
– Будто вы не знаете моего имени, – пробормотал я.
– Когда вы родились?
– На что вам?
– Имя вашей матери?
– Какое вам дело до матушки? Надеюсь, она благополучна…
Щеткин выпрямился, исчезнув из поля моего зрения, и обратился к кому-то другому с такими словами:
– Кажется, он сильно ударился головой. Потеря крови незначительна – впрочем, не поручусь, что нет внутреннего кровотечения. В любом случае придется отправлять на Землю. В наших условиях нога может срастись неправильно.
Два солдата влезли в мой глайдер – теперь в глазах у меня прояснилось, и я хорошо видел, что они сняли часть обшивки, чтобы меня вытащить. Это взбесило меня еще больше, чем бессмысленные вопросы Щеткина.
– Осторожней! – хлопотал Щеткин где-то поблизости, невидимый.
Меня переложили на носилки. Я мельком увидел мою ногу и даже захлебнулся от отвращения: она была совершенно чужая. Как если бы к моему туловищу приставили какой-то абсолютно посторонний предмет. К счастью, она хотя бы не болела. Наверное, Щеткин успел вколоть обезболивающее. Этого добра у него при себе всегда полный чемоданчик, ибо, как любит повторять наш эскулап, “героические мужчины боятся только уколов, дантистов и собственную жену”. Г-н Щеткин полагает, что это смешно, особенно при сороковом повторении.
Меня прикрепили к носилкам широким ремнем через грудь, и тут я увидел г-на полковника. Комаров-Лович созерцал меня задумчиво, его широкое лицо потемнело, и мрачная дума бороздила его начальственный лоб.
– Господин полковник! – сказал я странным, как бы не своим голосом и сам подивился, насколько отвратительно он звучит.
Полковник нырнул ко мне.
– Говорите, Ливанов!
Щеткин
– Ему нельзя!.. Нужен покой!..
– Уберите его! – засипел я.
Щеткина убрали.
– Почему он задает такие вопросы? – сказал я.
– Какие? Кто задает? – Комаров-Лович отчаянно силился уловить смысл моих речей. Я был благодарен ему за это, и в то же время меня раздражала его непонятливость.
– Щеткин, – сказал я. – Спрашивает глупости. Я знаю, как меня зовут.
– Конечно знаете, голубчик, конечно… – отозвался г-н полковник чуть дрогнувшим голосом.
– Он должен спросить, где Мухин. А он не спрашивает! – пожаловался я.
– Ну так я вас спрошу, голубчик, хотите?
– Да уж, хочу! – заявил я. Теперь я ощущал себя чрезвычайно довольным, поскольку никто из присутствующих не знал, как поступать, а я – знал.
– Ну так я спрашиваю вас, господин корнет, где сейчас пребывает подпоручик Мухин! Отвечайте! – возгласил Комаров-Лович.
– Мухина подбили, – сказал я. – Я ума не приложу, как сам выбрался, потому что меня… тоже подбили.
Комаров-Лович наклонился надо мной так низко, что его усы щекотнули мне нос.
– Мухин остался у варучан? – переспросил г-н полковник.
Я отчаянно сморщил нос, мучаясь от невозможности почесаться.
– Наой – весь оазис в мятеже, – сказал я и дунул на усы г-н полковника. – Мы видели их. Мухин и я. Они уже перешли реку, – бормотал я. – Пятьсот лошадей, десятка два или три глайдеров. Есть дальнобойное орудие. Больше тысячи человек.
– Весьма полные и точные сведения, – похвалил Комаров-Лович и выпрямился.
– Мухин нарочно завел у себя прибор дальновидения… – добавил я, тщетно глядя вслед его исчезающему лицу. – Мухин остался там. Вы меня поняли, господин полковник? Мне все время кажется, что я не вполне ясно выражаюсь. Что-то у меня сделалось с дикцией. Мухин – он там остался, его подбили, и он остался.
Я попробовал приподняться на локте, чтобы оглядеться по сторонам, но ремень меня не пустил. Мне вдруг показалось, что я слышу голос Мухина, но спустя миг я понял: это был мой собственный голос, очень сиплый, сорванный, как бы искаженный радиопомехами.
– Теперь лежите, голубчик, – сказал Комаров-Лович. – Отдаю вас во власть господина Щеткина. Пусть он над вами поглумится.
Я откинулся на жесткой подушке носилок и закрыл глаза. Меньше всего мне хотелось сейчас видеть Щеткина.
Случившееся с Мухиным я узнал позднее и из разных источников, однако теперь изложу все подряд, беспристрастно и по возможности связно. Времени у меня для этого достаточно: в госпитале на Земле прескучно. Симпатичный говорливый штабс-капитан, сосед мой по палате, чем более поправлялся, тем менее угощал меня историями своей боевой биографии и тем более развлекал беспардонным враньем хорошеньких сестричек милосердия, и в конце концов он выписался. Так что я остался один, и единственным моим ра\