Звездные ночи
Шрифт:
— Штурман, где мы?
— До нашего квадрата десять минут.
— Начинаю снижаться…
Густые облака гасят скорость самолета, Руфа, конечно, учитывает это. Водяная пыль превращается в капли, капли в ручейки, кажется, что самолет, одежда, САБы обливаются потом. «Мы, наверно, похожи на мокрых котят», — подумала Лейла.
Она сделала круг — внизу никакого просвета.
— Бросить САБ? — спросила Руфа.
— Бросай.
Не помогло. Свет бомбы — словно блестящая ложка в стакане киселя. Хоть бы ударили зенитки. Но немцы не дураки. Конечно, слышат шум мотора, затаились. Неужели придется возвратиться ни с чем? Обидно.
Где-то внизу проносятся цистерны с горючим, утром немцы заправят им самолеты, танки, самоходки, автомашины, мотоциклы. Если бы удалось остановить эти машины смерти…
Руфа бросает САБы — никакого толку.
— Штурман, что там слева? Река? Железная дорога?
— Реки поблизости нет, не должно быть. Я ничего не вижу. А ты?
— Что-то там мелькнуло темное. Смотри: искры! Это поезд! — Лейла круто разворачивает самолет. — САБ! — приказывает Руфе.
Та, будто не слышит, корректирует:
— Десять градусов вправо! Еще немного. Так держи. Пошли!
Вытягивая шеи, девушки смотрят вниз. Две бледных вспышки, одна за другой. И тут же пропадают. Значит, не попали.
— Почему САБ не бросила? — спросила Лейла, развернув самолет.
— Почему, почему, — обиженно ворчит Руфа. — Кончились САБы. На складе было мало.
«Где тут напастись, если на уме любовные письма…» — Лейла до хруста в пальцах сжимает рукоятку управления. Только поезд словно сквозь землю провалился. Упустили.
Снижаясь, Лейла добавила газ, с ревом вычерчивает восьмерку. Проносятся силуэты деревьев, гор.
— Вот он! — крикнула Руфа.
В тот же миг к самолету протянулись дорожки трассирующих пуль. Край козырька, прикрывающий кабину Лейлы, будто ножом отхватило. Забарахлил мотор: стал чихать как простуженный. Самолет затрясло, скорость резко снизилась.
«Падаем!» — мелькнуло в голове Руфы. Сердце сразу забилось тревожнее. Однако Лейла, наклонившись вперед, двигает руками и ногами, пытается оживить мотор. Земля совсем-близко… Еще усилие, еще… Мотор очухался, заработал ровно. На душе отлегло. Можно продолжать преследование.
Минута — поезд опять под ними. На этот раз бомба попала куда надо, паровоз свалился под откос, волоча за собой цистерны. Заплясало пламя, рванул мощный взрыв.
— Молодец, штурман! — не удержалась от похвалы Лейла.
Руфа молчит.
Лейла, хоть и довольная, что выполнили задание, мысленно возвращается к разговору с Женей Рудневой. Может, она сообщила эту «новость», надеясь что-либо смягчить, пока дело не приняло серьезный оборот. Конечно, в том, что аэродром «братишек» взлетел на воздух, в какой-то степени виновата Руфа. Но кто желает, чтобы дурная слава распространялась о своей эскадрилье? Да и Бершанская обо всем знала. Не могла же она забыть предупредить командира соседнего полка Бочарова или вовсе промолчать? Словом, как бы там ни было, Лейла поступит по справедливости — как секретарь комсомольской организации эскадрильи, не зря же ее выбрали. Она никогда не закрывает глаза на правду, не кривит душой.
Резко развернув самолет влево, она добавляет газ, набирает высоту.
— Зачем повернула? — спрашивает удивленно Руфа. — Уже прилетели домой. Вон маяк светит…
— Пусть светит. Сейчас и без САБа увидишь, чего натворила!
— Не понимаю…
— Скоро поймешь!..
Лицо Лейлы белое как полотно. Губы сжаты. Глаза неотрывно глядят вперед, сузились. Мотор, словно чувствуя состояние хозяйки, работает в полную силу.
Руфа, кажется, поняла: они летят к аэродрому «братишек». Но что Лейле взбрело в голову, что ей тут нужно? Какую еще пытку придумала она для Руфы?
Внизу развороченная бомбами земля, разрушенные и искореженные остатки строений, груды лома, пепелище.
Лейла дважды провела самолет над мертвым аэродромом. Вот, мол, полюбуйся, чем обернулось твое минутное утешение. Может, в голове прояснится. Остальное — на комсомольском собрании или собрании эскадрильи… Конечно, ей тоже неприятно: как-никак, ее штурман, ее комсомолка…
Руфа, поникшая, только и вымолвила:
— Неужели все погибли?.. Миша…
Утром Бершанская собрала всю эскадрилью и объявила приказ:
«За отклонение от заданного маршрута и проявленное самовольство штурмана Гашеву отстранить от полетов на пять дней».
Лейла насторожилась: «Что за полумера? Почему не упомянут аэродром? Или тут что-то не так?»
Сразу после завтрака началось комсомольское собрание. Разговор пока что не выходит за рамки приказа. Само собой, никто ничего не знает. Бершанской пока нет, но она подойдет. Конечно, выскажется. А пока адъютант Хиваз Доспанова все записывает, положив блокнот на крыло самолета. Лица девушек суровы. За исключением Кати Рябовой, все крепко обвиняют Руфу. Катя, закусив губы и устремив свои черные, полные слез глаза на Руфу, чуть не плачет. «Душа моя, — говорит ее взгляд, — хоть и очень велика твоя вина, я не обвиняю тебя: ты это сделала из-за любви. А что может быть достойнее, возвышеннее этого?!»
Руфа, подавленная, осунувшаяся, сидит, глядя под ноги. Когда выступающие говорят сердито, зло, плечи ее вздрагивают. Но истинный смысл слов, кажется, не доходит до ее сознания: вина и переживание сделали свое дело. Высохшие губы, словно молитву, все повторяют шепотом одни и те же слова: «Миша… Миша… В твоей гибели виновата я. Только я…»
Но тут с семинара вернулась на аэродром секретарь комсомольской организации полка Саша Хорошилова. Она привезла свежие газеты, раздала их усевшимся в кружок девушкам. Глядят: на первой странице о Руфе. Хвалят за проявленный героизм в ту ночь, когда летала с Амосовой. Вот тебе на! Хотя все правильно: Руфа выполняет задания самоотверженно. Этого никто отрицать не станет. Однако судьба аэродрома говорила сама за себя…
Девушки зашушукались, загомонили. Собрание принимало другое направление. Получился перекос. Лейла напомнила, какой вопрос стоит на повестке дня, подала знак комсоргу полка. Только та, кивнув: дескать, потерпи, продолжала свою речь.
Стали беспокоиться Дуся Носаль и Ира Себрова: желая высказаться, они подняли руки.
В этот момент перед КП остановилась хорошо замаскированная ветками грузовая автомашина. Из кабины вышли двое мужчин в военной форме. Один из военных направился к самолетам второй эскадрильи, где проходило собрание. Когда он приблизился, Глаша Каширина, сидевшая напротив, сложила газету и вдруг заметила: старший лейтенант с букетом цветов в руке и с огромным арбузом знаками просит позвать кого-то. Она все поняла: мягко ступая, подошла к одиноко сидевшей Руфе и, взяв ее за подбородок, повернула голову к гостю.