Звездный час адвоката

Борохова Наталья Евгеньевна

Павел почувствовал, что воздуха вокруг словно стало меньше. Журналист был прав. Где было его место?

…После той кошмарной пресс-конференции Диана замкнулась в себе еще больше. На нее не действовали доводы мужа, не к месту сравнивающего ремесло журналиста со второй древнейшей профессией. Не помогали ни романтические ужины с ее любимыми блюдами, ни попытки вытащить Данилевскую в театр или кино. Диана стала бояться большого скопления людей, видя в этом для себя опасность. Журналистов они отвадили. Телефон отключили. Но, как оказалось, проблема так просто не решалась.

Максимов забрался в Интернет и пришел в ужас от той

грязи, которая ушатами выливалась на его жену. Вопросы толстого журналиста в этой связи казались теперь вполне безобидными, поскольку тот хотя бы использовал пристойные выражения. Люди же на форумах напоминали ему стаю голодных трусливых шакалов. Прячась за вымышленными именами, они смаковали подробности всей этой истории, исходя такой похабщиной, что у бедного Максимова уши делались горячими от стыда. Публика делилась на два лагеря. Первые, не отягощенные интеллектом личности, обсуждали последние сплетни, пересыпая свою речь отборным матом. Вторые использовали более или менее культурные выражения для обозначения всего того, о чем говорили первые. Какой-то «профессор», должно быть, самозванец, не поленился подвести под произведения Данилевской научную базу, обозвав свой труд «Проявление нетрадиционной сексуальной ориентации в творчестве отдельно взятого индивидуума». Какие-то девчонки, судя по их выражениям и жаргону, типичные тюремные «ковырялки», воспевали Данилевскую, призывая ее стать лидером движения «За свободную любовь». Какой-то псих заявлял, что у него есть видео любовных сцен писательницы и альпинистки. «Дианомания» охватила всех. Люди судили и рядили, выносили приговор, который неизменно оказывался обвинительным. В том, что Диана виновна, не сомневался никто.

Убедившись, что микроавтобус с журналистами уехал, Максимов только вздохнул. У него не было уверенности в том, что завтра они не заявятся вновь. Он знал, что способен пройти через всю эту грязь и утереться, как уже бывало не раз. Вот только Диане с этим не справиться. Видя, как бледнеет ее красивое лицо от хлестких обвинений некоторых особо прилипчивых журналистов, Максимов испытывал такую боль, перед которой меркли все физические страдания, перенесенные им в жизни. А потом эта боль переходила в плохо контролируемую ярость. Он не сломал шею ни одному писаке не потому, что боялся ответственности. Он просто опасался оставить Диану одну, лицом к лицу со свалившимся на нее горем. Максимов знал, что вторую подписку о невыезде им не оформят. Его заключат под стражу, а Диана тем временем сойдет с ума.

Плотно закрыв шторы, Максимов подумал о том, что когда-то очень легкомысленно отнесся к предложению Данилевской окружить их дом белым штакетником. «Я не хочу жить за каменной стеной с проволокой наверху. Это напоминает мне тюрьму», – говорила она, а он только соглашался. Ведь из их окна открывался чудесный вид на тихую улочку пригорода. Кто мог знать тогда, что пройдет совсем немного времени, и крепкие стены окажутся для них предпочтительнее той призрачной преграды, воздвигнутой между их маленькой семьей и всем остальным человечеством…

Из-под двери кабинета пробивалась тоненькая полоска света. Он тихонько зашел, аккуратно притворив за собой дверь.

– Дианочка, я принес чай. Клубника со сливками. Как ты любишь.

Он поставил чашку на краешек стола.

– Ты пишешь?

– Да, я работаю, – сказала она, отворачивая от него монитор в сторону. Ему это показалось странным.

– Вот как, Диана. Неужели у тебя появились тайны?

Она неопределенно пожала плечами.

– Я не замечала, что мои книги так уж интересуют тебя, – сказала она. – Признаться, иногда меня даже задевало твое равнодушие.

Даже Ольга, которая на дух не выносила женские романы, те самые «розовые сопли», считалась с этой моей маленькой слабостью.

– Еще бы! Ведь не меня ты сделала героем своих романов, – фыркнул он, задетый за живое. – Ольге ты посвящала книги, свои интервью. С ней ты позировала перед камерами. А где в это время был я? Нашлось ли место для меня в твоей «литературной» жизни?

– Я сейчас не расположена к дискуссии, – сказала она, потирая виски. – Эту тему мы обсуждали с тобой неоднократно. Я не буду повторять сейчас то, что говорила раньше про специфику жанра и аудиторию, которой я адресовала свои книги. То, что я пишу сейчас, очень личное, и когда-нибудь ты обязательно прочтешь это. Но я предпочла бы закончить свою работу до того, как ты это сделаешь. Я хочу разобраться в себе, и, надеюсь, к тому моменту, когда я поставлю последнюю точку или же многоточие, в моей жизни все встанет на свои места.

– Ты имеешь в виду процесс? – осторожно спросил он.

Диана дернула плечом.

– Процесс не главное, – отмахнулась она, словно речь шла о какой-то незначительной мелочи, не стоившей внимания. – Я просто не знаю, как жить дальше. Куда идти, на что положиться в своей жизни.

– Но ты же знаешь, что всегда можешь рассчитывать на меня.

– Это я знаю. Ты… добрый, – сказала она, уставившись невидящим взглядом куда-то в пространство.

«Спасибо за крошки с вашего стола», – так и хотелось сказать ему, но он привычно промолчал, а в голове заезженной пластинкой звучал и звучал голос брюхатого журналиста, повторявшего один и тот же вопрос: «А где ваше место, господин Максимов?»

Глава 8

Елизавета пришла к Данилевским уже под вечер, когда лужицы под окном подернулись хрусткой корочкой льда. Если бы обстоятельства благоприятствовали молодому адвокату, она бы не удержалась от того, чтобы втянуть полной грудью пьянящие ароматы весны, которые чувствуются лишь вдали от городской суеты. Но сегодня Дубровская была не в духе, и ей не было дела до первых прогалин, обнажающих черную, напитанную влагой землю. Ей не хотелось прыгать на одной ножке по редким островкам сухого асфальта, как она делала когда-то, будучи маленькой девочкой. Сегодня Дубровской хотелось возмущаться, причем в полный голос, адресуя свои эмоции тем, кто выставил ее в глупом свете перед следователем Красавиным.

Она с трудом удержалась от того, чтобы сразу же не напуститься на бедного Максимова, отворившего ей дверь.

– А вы кстати, – сказал он, улыбаясь. – Сейчас будем есть пирог.

Дубровская наклонилась, чтобы расстегнуть «молнию» на сапогах, всунув в руки опешившего Максимова, помимо кухонного полотенца, еще и треклятую папку с атласными завязками.

– Ну, как? – спросил он. – Вырезки пригодились?

– Ага, – коротко ответила Дубровская, соображая, где лучше начать скандал, в тесной темной прихожей, среди курток и шуб, или же в гостиной, где было уютно и светло, а на столе благоухал пирог. Второй вариант явно был предпочтительнее.

На диване с переносным компьютером на коленях примостилась Диана. Она барабанила по клавишам, не обращая никакого внимания на гостью. Ее волосы были зачесаны на прямой пробор, а выражение лица поражало своей сосредоточенностью и чистотой. Ну прямо как у девушки, склонившейся над вышиванием.

– Печатаете новый роман? – громко спросила Лиза, понимая, что приветствий от клиентки все равно не дождешься.

– Это автобиографическая повесть, – пояснил Максимов, вынырнув едва не из-под рукава адвоката. – Дианочка хочет представить на суд читателя свою жизненную историю, чтобы прекратить распространение гнусных сплетен вокруг своего имени.