Звездный час Иуд

Кузнецов Александр

После ликвидации советского союза демократически настроенные дети и внуки репрессированных «пламенных революционеров» толпами ринулись в архивы, которые по величайшей глупости объявили открытыми. Эти профаны надеялись увидеть своими глазами бумаги с личной подписью Берии и подробной инструкцией, как ловчее пытать и мучить их предков. Но, представляю, какой ужас они испытали, когда собственными глазами почитали признания дедушек и бабушек в неблаговидных делах, пьянстве, воровстве, разглашении гостайны, клевете, сексуальных оргиях, педофилии, гомосексуализме, лесбиянстве, доносах на своих товарищей по партии. Многие по глупости продолжают верить, что в революцию, не важно какую – социалистическую или капиталистическую, идут люди «с чистыми руками и горячим сердцем». В жизни – то все наоборот получается. Среди пламенных борцов с несправедливостью, преобладают неадекваты. А это страшная сила, не ведущая ни жалости, ни сострадания. Особый шок вызывают у потомков расписки о тайном добровольном сотрудничестве с

лагерной администрацией и обязательном информировании о любых разговорах заключенных. Главное, эти самые доносы навсегда сохраняются в личных делах. И все это наследие прошлого пронумеровано, прошнуровано, подшито, учтено. Так что, речи о фальсификации и подделке идти не может. Уверен, что самое первое желание у отпрысков «пламенных борцов» после знакомства с темной стороной родичей было такое – лучше бы вся эта картотека сгорела синим пламенем! Мы многого не знаем о деятельности сексота Ветрова, который вроде бы впоследствии стал собирателем и сочинителем лагерных мифов. А их в этой среде водится огромное количество, начиная от времен царя Гороха. Причем, они с каждой эпохой трансформируются и порой выглядят очень правдоподобно. Оказывается, под тонким слоем серой лагерной пыли наряду с безвинными божьими коровками и кузнечиками прячутся настоящие гремучие змеи, тарантулы и скорпионы. Лучше эту пыль не поднимать. Себе дороже будет. Подразумеваю, что эту истину первым понял писатель Горький, когда посещал Соловецкий лагерь особого назначения – СЛОН, а потом Беломоро – Балтийский канал. Сколько из – за этого на него набросано грязи, а сколько еще выльют дерьма! По мне бы, все тюрьмы закрыть, лагеря распустить. Но, сможем ли мы тогда спокойно ходить по улицам? Не станет ли для рядового гражданина обычный выход в магазин настоящей русской рулеткой. Только в барабане револьвера гнезда будут заняты боевыми патронами, кроме одного.

Система строгой отчетности в лагерях к началу тридцатых годов была отработана до совершенства. Контроль внешний и внутренний за настроениями, и, даже мыслями узников действовал круглосуточно. В лабораторию Карпинского постоянно наведывался Кураков. В первые посещения шумно нюхал воздух, и интересовался, а не может ли бывший научный элемент в своих пробирках вместо лекарств изготовить что – то взрывчатое, или особо ядовитое с целью удушения вредными испарениями сотрудников лагерной администрации. На эти обвинения Сергей Николаевич возмущался, и пытался втолковать этому, как его там, недоразвитому гэпеушнику – энкаведешнику о предназначении разрабатываемого им препарата. Сотрудник молча слушал, смотрел непонимающими глазами, зачем – то вертел пробирки с содержимым, хмыкал, качал головой и уходил. Периодически забирал тетради с пронумерованными страницами для обязательной проверки на «наличие антисоветских призывов и элементов враждебной агитации». Карповский про себя злорадно ухмылялся.

Интересно, как этот, по всей видимости, полуграмотный особист будет разбираться в научной терминологии. Данный вид служаки был полным подтверждением теории аномальных отклонений профессора Ломброзо, чем меньше развития у данной особи, тем более выражена склонность к самореализации за счет унижения, подавления и оскорбления окружающих.

Сегодня выдался относительно спокойный день. Осмотрев больных, которые помещались в бывшей монастырской больнице, Карповский направился в лабораторию. Он привык, что здесь его считали не от мира сего, даже коллеги по медицинской части – такие же бывшие свободные граждане.

– Ага, стоит только Куракову отвернуться, а коварный шпион задумал очередную пакость…- толстая дверь в лабораторию открылась, и в нее заглянул Виктор Иванович Якимов, приятель, и, естественно зек, да только не совсем обычный. Несколько лет назад служивший в этих самых органах, которые к ночи поминать жутковато, – разрешите, Сергей Николаевич?

– А-а, гражданин начальник! Милости просим. – Как можно язвительнее ответил Карповский, – В библиотеке вам сегодня не сидится? Читателей нет.

Библиотека для тюрьмы была очень даже приличной. Не побоюсь сказать, едва ли не самая лучшая изо всей системы Гулага. В ней сохранялась большая часть монастырского книгохранилища с уникальными рукописными изданиями.

– Есть повод, и очень значительный, – улыбнулся посетитель и аккуратно повесил свой зековский черный ватник на, кованный две сотни лет назад, гвоздь.

– Ну, да и светишься ты Витя, как семилинейная лампа под абажуром. Как обычно, по чистому?

– Фу, как не интеллигентно. Вам государство спирт для опытов выделяет, а вы его… ай- ай, гражданин ученый, для личного употребления. Сегодня будет водочка.

– Да, можете вы товарищи в жизни хорошо устраиваться. Даже здесь, на краю ледовитого океана дополнительную пайку находите. Я же совсем забыл, вы же по библиотечному делу числитесь. Это про вас говорят, кому тюрьма, а энкаведешнику дом родной. Даже угадывать не буду, кто вам эту мелкую радость незаметно доставил. Тайный агент через монастырскую стену перебросил?

– Все вам расскажи. Хотя, почти угадали…

Бывший сотрудник органов ВЧК быстрым движением извлек бутылку водки и сложенную газету. Ученый из ящика извлек нехитрую закуску. Судя по тому, как быстро был организован нехитрый стол, подобную процедуру они проводили

не один раз. Водку разлили в разнокалиберные лабораторные емкости. Автор в этой сцене абсолютно ничего не придумал. Есть отчеты тайных агентов, где ясно говорится, кто, где и с кем, по какому поводу и во сколько. Уверен, что подобная бумажка, подписанная очередным Ветровым или Хетровым, с фактом распития спиртных напитков заключенными Карповским и Якимовым тихо лежит себе в пожелтевшей картонной папке в нынешнем архиве ФСБ и ждет своего радостного и светлого дня. В тюрьме в каждой стене не по паре глаз и ушей, а по целой дюжине. Не меньше и носов, которые принюхиваются ко всем подозрительным запахам. Конечно, большая часть лагерного населения была лишена таких праздников, но, тонюсенькая прослойка придурков, к которым относилась данная пара, порой могла себе позволить прикоснуться к радостям жизни.

Все же Гулаг, даже в самые жуткие годы совсем не походил на фашистские концлагеря – настоящие фабрики смерти. Как бы сегодня не старались провести насильственные аналогии. Во многих лагерях приветливо раскрывали свои двери лавочки с нехитрым набором товаров, а в более продвинутых и демократически выдержанных зонах, продвинутые начлаги в рамках соцзаконности могли организовать, что – то похожее на кафе. В некоторых местах этого не было.

– За наше ближайшее освобождение, – торжественно провозгласил экс чекист.

– Шутки у тебя Витя самые неуместные, – ответил Карповский, немного отдышавшись после первого стакана. – Мне лет семь, если не прибавят еще, в лагерях топтаться. Да и тебе, не меньше. Я то ладно, шпион, но тебе – то за что впаяли?

– Завистники, клеветники, доносчики даже в нашу среду пробрались, – привычно ушел от надоевшего вопроса Виктор. Он не обращал внимания на постоянные подначки ученого. Что с них взять, с цивильных. Шпак, он и в Африке шпак, пусть даже с ученым званием. Хотя человек хороший. Да и знаком он с Сергеем Николаевичем давно, с двадцатого года. По мобилизации тот попал в армейский госпиталь. Тогда врачи на вес золота были, что у белых, что у красных. А юный Виктор, лихой кавалерийский разведчик два раза попадал к нему на операционный стол. Первый раз руку зацепило, а вот второй раз серьезно. Не успел в быстротечной кавалерийской сшибке увернуться, и чиркнула казачья шашка по голове. Да так, что прорубила череп. Так бы и умер в мучениях комразведвзода, если бы не этот доктор, оказавшийся превосходным нейрохирургом. Вытянул его с того света. Золотые руки у него. Даже обидно, что такого талантливого ученого с энциклопедическими знаниями лишили свободы. Взяли после научной командировки в Вену, где проходил очередной всемирный съезд психиатров и психологов. Свои же завистники из ученой среды от всей широты души дали показания, причем добровольно и радостно, чуть ли под праздничный туш духового оркестра. Да и сам Виктор после перевода в центральный аппарат в Москву, примерно с середины тридцатых годов почувствовал, что в органах что – то стало меняться. Причем, в худшую сторону. Нет, на первый взгляд, все оставалось по прежнему. Борьба с вражеской агентурой и их подлыми приспешниками, велась днем и ночью.

Количество забросов с сопредельной стороны стало увеличиваться с середины тридцатых годов. Как бы не иронизировали нынешние зубоскалы, а всех усерднее и наглее вели себя спецслужбы Румынии, Польши, Финляндии и азиатских государств. Пресловутое клише – английский шпион, в приговорах звучало намного реже, а немецкий агент был вообще эксклюзивной вещью до начала войны. Атмосфера стала другой. Незаметно стали заменяться кадры. Вместо прошедших фронты сотрудников, начальниками отделов, даже второстепенных, вспомогательных подразделений и служб, стали назначаться малознакомые люди. Про более высокие инстанции и говорить нечего. Та прослойка видимо, пустила корни основательно. Большинство из них в самые опасные дни страшной гражданской войны обитали в тылу. И было странно видеть, как они очень быстро делают карьеру. Правда, у них было колоссальное преимущество перед ними – служивой гопотой. Новая начальственная прослойка в отличие от многих прошедших ад войны, умела говорить красиво и в нужное время сыпать плакатными лозунгами. Если Виктору каждая ступенька и более высокое звание в южном приграничном округе давались потом и кровью, в прямом смысле этого слова, то назначенцы просто перепархивали с легкостью мотыльков. Мысли о протекции появлялись сами собой.

Естественно, эту тему между собой обсуждали. Но не в курилках и кабинетах, а на улице, подальше от посторонних. Особенно активизировалась внутриведомственная служба по надзору и контролю. На каждый чих требовалась подтверждающая бумажка. Понятно, что строгости были всегда, но не доходящей до явного идиотизма. Некоторые из бывших оперативников пробовали возмущаться. Например, Цыдрюк, Емелин, Степанов.

И где они сейчас? Они, настоящие коммунисты, пламенные и преданные борцы с мировой буржуазией, написали докладные в вышестоящие инстанции, где прямо говорили о подмене настоящего революционного духа, сознательной дисциплины, непонятной и мешающей настоящей работе бюрократизацией и пусканием пыли в глаза. Степу Цыдрюка, смешно сказать, обвинили в предательстве. Вспомнили, как его, девятнадцатилетнего разведчика, внедренного в банду батьки Махно из – за измены связника схватили и подвергли жутким истязаниям. Степа вынес все мучения, и не признался.