Звездный час по тарифу
Шрифт:
Ксения знала, что Федор Архипович никак не может забыть о сенсационном везении и внезапном богатстве Ринальдо Баррейро. Самдевятов был членом нескольких весьма сомнительных акционерных обществ, которые специализировались на поисках изумрудов. Ксения слышала, как отец доказывал жене:
– Лизонька, поверь, это наш единственный шанс стать богатыми.
– Но Федор, мы и так богаты, что тебе еще требуется?
На это отец энергично возражал:
– Лизонька, ты видела дворец, который отгрохал себе Ринальдо Баррейро у самого океана? А его поместье на плантациях? Всем известно, что земля
– Федор, тысячи безумцев, которые до недавнего времени наводняли страну, искали, искали, но так и уехали несолоно хлебавши. Так почему же ты думаешь, что твоя затея увенчается успехом?
– Я это знаю! – отвечал Самдевятов, для которого поиски изумрудов превратились в настоящую манию. Он целыми неделями пропадал в джунглях, напрочь забросив дела банка и уверяя жену, что это не так и важно – у него имеются заместители, которые со всем справятся.
Как-то Федор Архипович позвал к себе в кабинет Ксению и, удостоверившись, что за дверью никто не притаился и не подслушивает их разговор, прошептал:
– Дочка, мы скоро станем очень богатыми!
Ксения уже давно слышала эту историю и не верила отцу. Иногда ей было жаль его: она знала, что многочисленные его знакомые, состоятельные и влиятельные граждане, отвернулись от Самдевятова. Дела у банка шли неблестяще, Федор Архипович, который ранее тратил всю энергию на развитие финансового бизнеса, отдавался с не меньшей, а еще большей страстью поискам изумрудов. Да и внешне он переменился – если раньше Самдевятов носил изящные костюмы, которые заказывал у лучших столичных портных, то после того, как он, по словам Елизаветы Порфирьевны, «заразился зеленой бациллой», он не обращал внимания на одежду, отпустил неказистую бороду, редко брился и стригся.
– Вот, дочка, только тебе одной я и могу довериться, – сказал Самдевятов, подводя Ксению к столу. – Ты – моя единственная наследница, твоя мать, глупая суеверная женщина, ничего не смыслит и ни во что не верит! Смотри!
Он расстелил перед Ксений пожелтевшую карту, на которой был изображен один из отдаленных штатов Коста-Бьянки. На карте выделялось несколько красных крестов.
Федор Архипович в эйфории сказал:
– Эта карта принадлежала знаменитому пирату Бенедито Альзорно, он промышлял ремеслом корсара во второй половине шестнадцатого века. И он напал на месторождения изумрудов, я в этом уверен! Старик-антиквар уверил меня, что карта подлинная! А это значит, дочка, что мы совсем скоро сделаемся очень богатыми! И сбудется моя давнишняя мечта! Я немедленно отправлюсь в джунгли!
– Но папочка, – попыталась воззвать к разуму отца Ксения, – как ты можешь уехать из Эльпараисо, ты – директор банка...
Отец прервал ее нетерпеливым жестом:
– Не говори ерунды, Ксения! Кому нужна эта нудная и неблагодарная профессия банкира? Князь Сухоцкий использует меня в целях личного обогащения, и таким манером я никогда не стану миллионером. Я только управляю деньгами, которые принадлежат его сиятельству, мне самому ничего не перепадает... Не говори Лизоньке, куда я уехал, по официальной версии я направился в Барра-Гуартибу, чтобы урегулировать вопросы об ипотеке. А вернусь я с карманами, полными отборных изумрудов!
– Папочка, я прошу тебя, оставь эту затею! – умоляла отца Ксения, но Самдевятов остался непреклонным – он желал наведаться в джунгли, чтобы найти изумрудные копи пирата Альзорно. Напрасно Ксения внушала отцу, что карта поддельная.
Самдевятов рассвирепел:
– Что ты понимаешь в этом, девчонка? И кто ты такая, чтобы указывать мне, своему отцу? Я что, подделку не могу отличить от оригинала?
Ксения смолчала и не стала говорить, что иногда человек видит только то, что желает видеть. Следующим утром, на рассвете, Федор Архипович отбыл «по делам банка». Он обещал жене и дочери, что будет регулярно писать и вернется через три недели.
Прошло четыре месяца, а от Федор Архиповича не пришло ни единой весточки, в Барра-Гуартибе, втором по величине городе республики, никто не знал, что случилось с Самдевятовым: туда он так и не доехал. Елизавета Порфирьевна была безутешна, отчего-то вбила себе в голову, что ее муж стал жертвой бандитов, и постоянно наведывалась к местным колдуньям и ворожеям, каждая из которых, подстегнутая золотой монетой, выдавала страшные версии: Федор Архипович находится в плену у индейцев-каннибалов, лежит без памяти в больнице, подвергся нападению головорезов. Не вынеся мучений матери, Ксения рассказала ей о затее отца. Елизавета Порфирьевна отхлестала девочку до щекам и оттащила в подвал, где продержала ее до вечера. Только потом, немного придя в себя, maman соизволила освободить Ксению.
– Как ты могла скрывать от меня правду! – рыдала Елизавета Порфирьевна. И у нее вырвалось то, что давно терзало ее: – Ты любишь Федора больше, чем родную мать!
– Мамочка, – пыталась успокоить разошедшуюся Елизавету Порфирьевну девочка, но не смогла.
Maman брякнулась в обморок, заявив, что у нее – сильнейший приступ головокружения, заставила послать за доктором, который, поколебавшись, вынес диагноз: переутомление. С мокрым компрессом на голове Елизавета Порфирьевна лежала в полутемной комнате и громко стонала, время от времени проклиная мужа, дочку и отчего-то покойного батюшку графа Белогорского.
Доктор навестил больную еще два раза и, стушевавшись, решился на разговор с Ксенией.
– Сеньорита, буду с вами откровенен, – сказал медик, – у вашей матушки типичный нервный припадок. Он вполне объясним тем душевным волнением, кое она испытала, переживая за вашего отца. Но меня смущает...
Доктор замолк и подумал, стоит ли посвящать малолетнюю девочку в подобные тонкости, но все же решил поделиться своими подозрениями.
– Меня смущает то, с каким наслаждением ваша матушка изображает из себя больную. Внушают опасения и ее резкие перемены настроения, беспричинный гнев, который моментально переходит в смех. Я бы посоветовал вам обратиться к моему хорошему другу, который занимается душевными заболеваниями...
Ксения едва не расплакалась – неужели maman не в себе? Конечно, она часто страдает от приступов гневливости, несправедлива и излишне придирчива к слугам, но разве это может служить надежным симптомом чего-то страшного?
– Батюшка, я знаю, это все ваши проделки! – стенала Елизавета Порфирьевна в будуаре. – Это вы, старый черт! Я же помню, как вы улыбались в гробу! И не мертвый вы вовсе! Вы мстите мне за то, за то... что я пожертвовала вашей жизнью, чтобы родить здорового ребеночка! Ах, батюшка, я найду способ усмирить ваше потустороннее влияние!