Звёздный мост
Шрифт:
Причем для создания копии Гифрону не требовался оригинал. Достаточно было образа предмета. Его характерные особенности брались из памяти тех людей, с которыми Гифрон устанавливал прямой контакт. Скорее всего по этой причине многие детали в воссоздаваемой Гифроном действительности имели расплывчатый, неясный характер, напоминая иногда незаконченные наброски не слишком старательного художника. Но даже при такой расплывчатости меня поражали миллионы мельчайших подробностей, использованных Гифроном при создании любой копии предмета. Очевидно, человеческая память хранит о каждом
Мое внимание привлек последний портрет в длинном ряду своих предшественников. Прежде всего потому, что он резко отличался от остальных полной завершенностью и потрясающей детализацией. Были заметны даже отдельные волоски на широких бровях человека, изображенного на портрете. Даже фотография не способна передать тех мельчайших деталей, которые здесь хорошо просматривались. Впечатление было такое, словно я вижу чье-то отражение в зеркале.
Если традиция в этой галерее соблюдалась, то этот портрет должен был изображать современного владельца замка. На портрете я видел человека лет сорока, с узким, длинным и чересчур бледным лицом. Низко надвинутая беретка с пером скрывала его высокий лоб, зато глаза смотрели вызывающе, в упор, не отрываясь от моего взгляда даже тогда, когда я попытался отойти немного в сторону.
Я знал, что в живописи существует какой-то особый прием, позволяющий изображать глаза на портрете таким образом, чтобы они всегда смотрели в лицо зрителю, — однако на этом портрете глаза жили своей собственной, независимой от полотна жизнью. Не только глаза произвели на меня странное, неизгладимое впечатление.
В картине отсутствовала перспектива, предметы за спиной человека в камзоле и со шпагой в левой руке казались смазанными, несущественными, но этот непривычный прием, вначале вызывавший раздражение, в конце концов концентрировал все внимание зрителя на самом портрете.
Рассматривая его с разных сторон, я наконец понял, что меня поразило больше всего: при определенном угле зрения на какой-то краткий миг в картине появлялась перспектива, и плоское изображение становилось объемным.
В этом не было ничего особенного, в современных музеях довольно часто используют подобный прием, накладывая на изображение голограмму, но здесь было нечто совсем иное…
Мне все время чудилось, что полотно является своеобразной ширмой, скрывающей за собой иную реальность… Впечатление оказалось настолько сильным, что я не удержался от небольшого эксперимента.
Подойдя к портрету вплотную, я достал нож и осторожно прикоснулся кончиком лезвия к холсту. Лезвие погрузилось в изображение мягко, безо всякого сопротивления, словно самого холста не существовало вовсе. Лишь в глубине картины оно соприкоснулось с чем-то твердым. Это было настолько странно, что я тотчас отдернул нож. Мне показалось, что лицо человека на портрете изменилось, и в нем появилось какое-то угрожающее выражение.
Внимательно всмотревшись в то место на холсте, которого коснулось лезвие, я не обнаружил ни малейшей царапины на слое краски, зато в глубине, на самом камзоле хозяина замка появился небольшой
Я долго не решался повернуться к портрету спиной и покинуть картинную галерею. Почему-то казалось, что лишь мой взгляд удерживает изображение на месте, а стоит отвернуться, как портрет за моей спиной оживет…
Не знаю, сколько прошло времени. Здесь оно не имело никакого значения. В конце концов я справился с собой, повернулся и сделал шаг в сторону двери, ведущей из картинной галереи в следующее помещение.
Меня остановил звук. Отчетливый звук удара каблуков о паркетины пола. Я замер на месте. Чувство самосохранения подсказало, что оборачиваться не следует.
Звук больше не повторился, стояла та особенная тишина, наполненная запахами пыли и старой краски, которая бывает только в музеях. Где-то очень далеко послышалась приглушенная речь. Слов невозможно было разобрать. Булькала разливаемая по бокалам жидкость, звенели столовые приборы… Неведомые гости в обеденном зале приступили к пиршеству…
Я счел за благо двинуться дальше. Внутреннее чувство подсказало мне, что в этом замке не стоит возвращаться в пройденные помещения и не нужно оборачиваться назад.
Дверь, ведущая из картинной галереи в следующее помещение замка, была уже совсем рядом, меня отделяло от нее всего несколько метров. Но за моей спиной все отчетливей звучали чужие шаги, и время от времени раздавались щелкающие звуки — ножны задевали за паркетины пола. Каждую секунду я ожидал предательского удара шпаги в свою незащищенную спину. Но я совершенно определенно знал, стоит мне обернуться, и я никогда не выберусь отсюда.
Что это было? Испытание нервов на выдержку? В конце концов, я привык встречать опасность лицом к лицу, но сейчас любую попытку повернуться блокировал совершенно незнакомый мне раньше иррациональный страх.
Стиснув зубы и чувствуя, как капли предательского холодного пота стекают по лицу, я упорно шел дальше. Три шага до двери… Два… Один…
И вот я уже в следующем помещении, дверь за моей спиной со скрипом закрылась. Но даже теперь я не обернулся. Прямо передо мной возвышался зажженный камин.
Недалеко от него, в резном кресле, богато изукрашенном позолоченным литьем, вальяжно развалясь за круглым столом, сидел человек…
Его лицо находилось в тени, однако, когда дверь открылась, он обернулся, и свет от подсвечников, стоявших на столе, осветил его профиль.
В первое мгновение мне показалось, что человек с портрета, преследовавший меня по пятам, все-таки каким-то образом опередил меня и оказался в этом зале прежде, чем туда вошел я. Но уже в следующее мгновение мой взгляд, привыкший замечать и анализировать мельчайшие детали, отметил, что это не так.
Прежде всего шпага… Даже сидя в кресле, он не расстался с ней. Но ножны располагались там, где им и положено быть — с правой стороны. Застежки на камзоле тоже находились на своем месте.
Тем не менее сходство с портретом было поразительным, и если там был изображен именно этот человек, то, похоже, художник пользовался зеркалом…