Шрифт:
В некотором царстве, в некотором государстве, в городе, окруженном дремучим лесом, жил-был Студент. Днём он, как все студенты, читал книги в библиотеке, слушал в университете лекции и ходил обедать в университетскую столовку. А по ночам, в тот Тайный час, когда не видно ни зги и все на свете спят — даже ночные совы, даже светляки гасят свои зелёные огни, даже мать у постели больного ребенка закрывает глаза, положив ему на голову тревожную руку, — в этот самый час, который никто на свете не видел, — что уж там увидишь во сне?! — Студент вставал и принимался за
Он принимался за трудную ночную работу, потому что далеко, в глухой деревеньке жили у него старенькие бабушка с дедушкой и им надо было каждый месяц посылать деньги на прожитьё; много ли выкроишь из студенческой стипендии?
Он вставал в этот Тайный час, когда даже вода в бурной горной речке становилась недвижной и засыпали ветер в лесу и ветер на лугу, мылся холодной водой, открывал настежь окно в комнате под крышей высокой, до самого неба, башни, где он жил, и ставил на подоконник два длинных корытца — одно серебряное, а другое золотое; они были сделаны из такого чистого серебра и золота, что светились и в этой совсем непроглядной темноте — они одни светились.
Странная это была, между прочим, башня. И если бы вы спросили Управителя дома номер двадцать три по Лесной улице, на крыше которого возвышалась Студентова башня, он бы сказал, что в его ведении вот уже сорок лет состоит только шестиэтажный кирпичный дом с чердаком и полуподвалом, ну и с крышей, разумеется. Но на крыше этой не числится, а следовательно, и не может быть надстроек ни башенного, ни какого-либо другого типа, если не считать четырёх печных труб в полной исправности.
«Да вы сами отойдите в сторонку, взгляните и убедитесь, — сказал бы Управитель. — А если уж вы такой, что и собственным глазам не верите, обеспокойтесь подняться и обойти крышу вдоль и поперёк; она у пас плоская, и опасности это не представляет».
А башня всё-таки существовала, иначе как бы мог жить в ней Студент?
А то, что её не замечал Управитель дома двадцать три по Лесной улице, которую назвали так, потому что прямо за ней начинается столетний бор, то объяснялось это совсем не его близорукостью, а только тем, что очень многое и притом часто самое важное, к сожалению, не увидишь обычными человеческими глазами; это подтвердит каждый серьёзный учёный не увидишь не только в тот Тайный час, но и при ярком дневном свете.
Да, башня была, есть и, вероятно, будет всегда на крыше дома двадцать три.
Поднявшись, распахнув окно и поставив на подоконник длинные золотое и серебряное корытца, Студент наливал в золотое корытце ключевой воды до краю, а в корытце серебряное насыпал, тоже до самого верху, отборного пшена.
Потом он легко отталкивался ногами от дощатого пола, вылетал в окошко — осторожно, чтобы не задеть ногами корытца, — и быстро летел по ночному небу от края до края, от созвездия Водолея до созвездия Льва и от созвездия Дельфина до созвездия Единорога, собирая звёзды, — равно большие и прекрасные, как и совсем крошечные звёзды-малютки, в стаю или, если хотите, в звёздную реку.
Ведь он был просто-напросто звёздным пастухом; в этом и заключалась ночная работа Студента.
Прежний пастух, тот, что служил до
Он созывал звёзды тихо и ласково, как голубей: «Гули-гули-гуленьки…» И окликал их не трудными, хотя и красивыми, звёздными именами, записанными в атласах — Арктур, Бетельгейзе, Сириус, — а какими-то своими милыми прозвищами.
Звёздам нравились прозвища и нравился голос Студента. Они слушались его с первого слова и быстро летели к настежь распахнутому окошку комнаты под крышей башни.
Там Студент сперва по очереди поил их ключевой водой из золотого корытца, досыта кормил отборным пшеном, подсыпая и подсыпая его в серебряное корытце. А когда все звёзды — и самые большие и самые крошечные — наедались, наливал свежей ключевой воды; звёзды плавали и плескались в ней сколько хотелось.
Первой в воду входила планета Венера — ведь ей надо подняться обратно в небо, чтобы утро началось вовремя; после неё купалась Полярная звезда, ей надо сверкать так ярко, чтобы никто не сбился с дороги и чтобы все корабли приплывали именно в те страны и города, куда держали путь.
Последним очень долго мылся и мылся Марс — звезда войны со своими спутниками, которые зовутся «Страх» и «Ужас».
Всё старался смыть красную кровь.
— Ну как? — спрашивал Марс, время от времени робко взглядывая на Студента.
— Кажется, сегодня ты немного посветлел, — отвечал Студент, отводя глаза, становившиеся почему-то очень печальными.
А потом звёзды, одна за другой, вылетали в окошки, занимали свои места в небе, сверкая ещё ярче, чем в ночь минувшую.
И оканчивался тот неведомый Тайный час — горная речка вновь низвергалась в долину, ветер качал цветы на лугу и листья в лесу, мать вытирала лоб ребёнка и видела, видела, как уходит болезнь; сны, тоже остановившиеся было, плыли сквозь сонные головы.
Словом, потом ночь текла под звёздным небом как обычно — тихо и задумчиво.
А Студент, быстро раздевшись, укрывался одеялом и в тот же миг засыпал, чтобы проснуться вовремя и не опоздать на первую лекцию в университет.
А на другом конце города, недалеко от царского дворца и неподалёку от Звёздной палаты, о которой ещё будет речь в этой истории, в собственном домике жил колдун Людоед Людоедович со своими четырьмя дочерями — Эльвирой Людоедовной, Изабеллой Людоедовной, Марципаной Людоедовной.
Младшую дочь Людоеда — тихую, с чёрными косичками, длинными ресницами и большими карими глазами, все называли просто Ниночкой.
Раньше, очень долго — сто, а может быть, и тысячу лет, кто знает? — колдун квартировал на Гадючьем болоте, среди Чёрного бора, куда не решались заходить самые храбрые царские охотники; да и что они стали бы делать там, если и звери — даже медведи и волки, не говоря уже о зайцах — бывало, остановятся на опушке, шерсть на них сама собой встанет дыбом, и они, жалобно заскулив, со всех ног побегут прочь.