Звездный танец
Шрифт:
— Да, я знаю. Вспомни «Лайт бригейд». Вспомни «Аламо». Они пытались.
— Она горько рассмеялась.
— Да. И Иисус из Назарета тоже пытался. Ты делала это ради заработка или потому что это нужно было сделать? Даже если больше ничего у нас нет, у нас записано несколько сотен тысяч метров самых прекрасных танцев, коммерческая ценность которых равна нулю, а истинная не поддается исчислению; и, по-моему, это не напрасная трата. Теперь все позади, и нам обоим нужно начинать что-то другое, но это не было потерей. — Я обнаружил, что кричу, и замолчал.
Она сжала губы. Но через некоторое время попыталась улыбнуться.
— Ты прав, Чарли.
— Еще бы, черт возьми! Ты преобразовала хореографию.
Она уныло улыбнулась.
— Да уж. Даже Норри думает, что это тупик.
— Это не тупик. Поэзия не ограничивается хайку и сонетами. Танцоры не должны быть роботами, выполняющими телами заученные движения.
— Они должны, если хотят зарабатывать на жизнь.
— Давай попытаемся через несколько лет. Может быть, тогда они будут готовы.
— Конечно. Подожди, я принесу нам чего-нибудь выпить.
Я спал с ней той ночью, в первый и последний раз. Утром я разломал декорации в гостиной, пока она упаковывала вещи. Я обещал писать. Обещал приехать и навестить, когда смогу. Я отнес ее сумки вниз, к машине, и затолкал внутрь. Поцеловал ее и помахал рукой на прощание. Пошел поискать чего-нибудь выпить, а в четыре часа утра на следующий день какой— то козел решил, что я выгляжу достаточно пьяным, и я разбил ему челюсть, нос и сломал два ребра, а потом упал рядом и заплакал. В понедельник утром я показался в студии со шляпой в руке, во рту у меня было, как в пепельнице автовокзала; я пополз на мою старую работу. Норри не задавала никаких вопросов. Что касается повышения цен на еду, то я прекратил есть что бы то ни было, кроме бурбона, и через полгода меня вышвырнули с работы. Так оно все и шло достаточно долго.
Я никогда не писал ей. После слов «Дорогая Шера…» я застревал.
Наконец я дошел до того состояния, когда продают видеоаппаратуру, чтобы надраться, но где-то внутри у меня щелкнуло реле, и я взял себя в руки. Аппаратура — это было все, что у меня осталось от жизни. Поэтому вместо ломбарда я пошел в местное отделение «Анонимные алкоголики» и протрезвел. Вскоре моя душа онемела и я перестал вздрагивать от боли, когда просыпался. Сотни раз я хотел стереть записи Шеры, которые все еще держал у себя — у нее были свои собственные копии, — но так и не смог. Время от времени я задумывался, что делает она, но не в силах был это выяснять. Если Норри и знала что-либо, она мне ничего не рассказывала. Она даже попыталась в третий раз восстановить меня на работе, но это уже было безнадежно. Репутация — ужасная штука после того, как вы ее потеряли. Мне повезло, что я нашел работу на образовательной телестанции в Нью— Брунсвике. Длинными были эти два года.
Видеотелефоны появились к 1995 году, я приобрел один и подключил его, не поставив в известность и не получив разрешения телефонной компании, которую ненавижу по-прежнему больше всего на? свете. Однажды вечером,
— дело было в июне, — маленькая лампочка, которую я поставил вместо проклятого звонка, начала медленно разгораться и гаснуть. Я включил звук на прием, включил также экран — на случай, если собеседник тоже имеет видеотелефон.
— Алло?
У нее действительно тоже был видеотелефон. Когда появилось лицо Шеры, мне в желудок рухнул ледяной куб страха, потому что я только было перестал видеть ее лицо повсюду, когда бросил пить — а в последнее время я подумывал, не стать ли снова на эту дорожку. Когда я моргнул, а она все еще оставалась
Ничего не получилось.
— Привет, Чарли. Давно мы не виделись.
Со второй попытки удалось.
— Кажется, это было вчера. Вчерашний день какого-то другого человека.
— Да, правда. Чтобы найти тебя, я потратила несколько дней. Норри в Париже, а больше никто не знает, куда ты девался.
— Н-да. Как фермерство?
— Я… оставила эту затею, Чарли. Там приходится творить даже больше, чем в танцах, но это не одно и то же.
— Тогда чем же ты занимаешься?
— Работаю.
— Танцуешь?!?
— Да. Чарли, ты мне нужен. То есть я хочу сказать, что у меня есть для тебя работа. Мне нужны твои камеры и твой взгляд.
— Ни слова о квалификации. Не важно, какого рода помощь тебе нужна, я помогу. Где ты? Когда следующий самолет туда? Какие камеры мне нужно паковать?
— В Нью-Йорке; через час; никаких. Я не имела в виду буквально «твои» камеры — ну разве что ты в последнее время пользуешься GLX-5000s и «Хэмилтон Борд».
Я присвистнул, от чего сделалось больно губам.
— Мне это не по карману. Кроме того, я старомоден — люблю держать камеру в руках.
— Для этой работы ты будешь пользоваться камерой типа «Хэмилтон», и это будет «Мастерхром» с двадцатью каналами, совершенно новая модель.
— Ты что, выращиваешь маки на своей ферме? Или недавно выкопала бриллианты тяпкой?
— Тебе будет платить Брюс Кэррингтон.
Я моргнул.
— Ну что, успеешь на этот самолет, чтобы я тебе смогла все рассказать?
Отель «Нью Эйдж», спроси президентский номер.
— К чертям самолет, пойду пешком. Так будет быстрее.
Я прервал связь.
Как следовало из журнала «Тайм», который я читал в приемной дантиста, Брюс Кэррингтон был гениальной личностью; он стал мультимиллиардером, убедив ряд гигантов индустрии поддержать Скайфэк, огромный орбитальный Комплекс, который выбил фундамент из-под рынка кристаллических микросхем — и нескольких десятков других рынков тоже. Как мне помнится, какое-то редкое заболевание типа полиомиелита забрало у него обе ноги и поместило его в инвалидную коляску. Его ноги утратили силу, однако не утратили способность функционировать — в уменьшенной гравитации они действовали вполне сносно. Итак, он создал Скайфэк, основал шахты на Луне
— для того, чтобы поставлять оттуда дешевое сырье, и проводил большую часть времени на орбите, в условиях меньшей гравитации. На фотографии он выглядел довольно удачливым дельцом. Больше о нем мне ничего не было известно. Я вообще уделял мало внимания новостям, а космическим — тем более.
В то время «Нью Эйдж» был образцовым отелем в Нью-Йорке, отелем отелей, построенным на руинах «Шератона». Ультраэффективная система безопасности, пуленепробиваемые стекла, ковер пушистее воздуха и вестибюль того архитектурного стиля, который Джон Д. Мак-Дональд однажды назвал «Ранняя зубная пластинка». Здесь прямо-таки воняло деньгами. Я был рад, что приложил усилия для розыска галстука, и пожалел, что не начистил туфли. Потрясающий тип преградил мне дорогу, когда я вошел через шлюз. Он двигался и был сложен как самый сильный и крепкий вышибала, когда-либо виденный мной, а одет был и вел себя как дворецкий самого Господа. Он сказал, что его зовут Перри, с таким видом, как будто ожидал, что я не поверю. Затем спросил, может ли чем-нибудь мне помочь, с таким видом, будто серьезно в этом сомневался.