Звездный волк. Истории отдела А
Шрифт:
Метнулся ко мне, освободил руки.
– Ты как? Всё в порядке?
Я вытерла ладонями лицо от слёз, а они всё равно текли и текли, очищая душу мою от боли и разочарования, пробуждая, возвращая в мир.
– Ты плачешь?? – Дрошнев стоял предо мной на коленях, потом обнял, прижал мою голову к своей широкой груди, а я продолжала всхлипывать, орошая его рубашку горячей солёной влагой своего горя.
– Прости, что втянул тебя.
– Нет, – я отстранилась, наконец. – Ты не виноват. Это я вела себя как последняя…
– Ты молодец.
– Я вот одного не понимаю, – окончательно перестала плакать, вытерла глаза. Выглядела, наверное, ужасно! – Почему на НЕГО музыка не действовала? Пока писал, наслушался бы вдоволь.
– Он же уйти хотел, чтоб не слышать. Значит, действовала. А писал – так то ж программу, нули-единицы. Сама по себе программа и сама по себе мелодия безвредны. А вот симбиоз!.. Надо ж так скомпоновать! Чтоб человека убить.
Он покачал головой.
– Изощрённая месть!.. А мотив стар как мир – деньги! Или женщины. Или и то и другое. Скучно.
– А Подольская дала разрешение на повторное исследование?
– Нет. Только теперь её согласия не потребуется, потому что она по делу будет проходить как соучастница. Берг записал для неё диск с мента-графической программой, дал послушать. С неё-то как с гуся вода – она ноту фа от си не отличит – полное отсутствие музыкального слуха. А у супружника с этим оказалось всё в порядке. Диск Берг потом забрал и уничтожил. Знаешь, каким образом?
– Разбил? – предположила я.
– Ха! Тундра ты! Диск с голографической матрицей можно восстановить по миллиметровому осколку! Нетушки! Самый надёжный способ – в микроволновке прожарить.
Он хохотнул.
– Вони только потом!.. Слушай, а давай сходим, знаешь, куда? На концерт балалаечников. Я афишу видел. Там среди прочего штука есть такая – бас-балалайка, огромная, с письменный стол. Представляешь, как круто! А главное – только одна музыка, чистый натуральный звук и никакой компьютерной чертовщины!
– Отвези меня домой, Серёж, – устало попросила я.
* * *
Настроение совершенно гнусное. Ничего не хочется делать. Только жалеть себя и рыдать в подушку. Уже несколько дней пребываю в депрессии, но думаю, дело не в колдовской музыке. Не так уж долго я её слушала. Дело в другом… А значит, пройдёт.
Мы с Милкой пьём кофе.
– Как поживает твой физик?
– Да ну его! – отмахивается Милка и откусывает пирожное. – Кроме торсионных полей не знает ничего, и ничего ему не интересно. Скукота и никакой романтики. А у тебя как? С твоим?
– Никак, – смотрю в окно на бесконечный дождь. – Не мой тип. Как оказалось.
– Ну и правильно, – неожиданно соглашается подруга. – Мы тебе – ого! – какого найдём! Лучшего из лучших! Самого красивого!
В дверь просовывается взъерошенная голова Дрошнева.
– Девчонки, можно к вам? Мама пирог испекла…
И улыбнулся. Виновато-виновато.
Егерь
– Девчонки! – Серёга Дрошнев, взлохмаченный как всегда и как всегда вид имеющий обладателя великой тайны уровня не ниже всепланетного, прервал наш ежеутренний кофейный моцион. – Девчонки, я тут подумал, а не метнуться ли нам в выходные на пикник за город?
– Мысль, конечно, свежая и интересная, – скучно заметила Милка, помешивая ложкой в своём бокале. – Особенно если учесть начавшийся период дождей…
– В субботу солнце будет! Гарантирую! – пообещал Дрошнев. – У меня в метеобюро свой человек есть. Обещал включить… Так как, Тонечка?
Я пожала плечами. Планов особых не было, таких, во всяком случае, ради которых следовало отринуть любую стороннюю мысль.
– Можно в принципе.
– Отлично! – обрадовался Серёга. – Я бадминтон возьму. Свежий воздух, птички, – что может быть лучше? А то вы тут закиснете совсем за компьютерами…
– Дрошнев! – оборвала его Милка.
– … в Морге, – зловеще прибавил он. – Значит, в субботу в десять. Встречаемся у супермаркета. Форма одежды – спортивно-нарядная. Помидоры и мясо для шашлыка за мной, хорошее настроение и умопомрачительно прекрасный вид – за вами.
– Ты категорически не хочешь ехать? – спросила подругу, когда шаги Дрошнева стихли в коридоре.
– Почему категорически? Не хочу? – Милка откусила эклер, прожевала, запила кофе. – Совсем наоборот. Но надо же имидж поддерживать! Чтоб не подумал, я, мол, только свистну…! Хотя нужна ему только ты – это ясно. Я уж так, за компанию. Интересно, он догадается приятеля пригласить?
Она мечтательно улыбнулась.
– Такого высокого красавца. Я его прямо вижу – тёмные волнистые волосы, одна элегантная седая прядь над виском; мужественного, но с поэтичной натурой…
– И белым конём в стойле? – хмыкнула я.
– Лучше с яхтой, – уточнила она и вздохнула. – Живём как-то уныло… без огонька. Каждый день – одно и то же. Никаких впечатлений.
Взглянула на горшок с засохшим цветком.
– Вон, даже бальзамин от тоски завял.
– Давай возьму реанимировать.
– Возьми. Если ему ещё что-то может помочь!.. Ну, Дрошнев, не пригласишь красавца…! Однако лучше не мечтать, а то такое намечтается!..
– Верно, – я сгребла со стола свои бумаги, подхватила цветочный горшок. – Пойду. До субботы ещё дожить надо.
В полупустом (а у нас народу много никогда не бывает; тех, кто сам приходит, естественно) вестибюле колоритный дед, весь седой, заросший, дремучий какой-то, что-то втолковывал охраннику, держа на весу левую руку, замотанную не то в шарф, не то в шерстяной платок.
Я остановилась. Дед заметил.
– Дочка, – шагнул навстречу, но охранник перегородил путь.
– Дедуль, ну, ты же к нам не по адресу! – Хохотнул. – Пока ещё.
– А что случилось?
– Дочка, – дед юркнул под рукой нашего бритоголового цербера. – Не принимают меня в клинике. Говорят…, – махнул здоровой ладошкой, – А, ну их всех! Может, вы меня примете, а?