Звездолет «Черничная Чайка». Трилогия

Веркин Эдуард Николаевич

– Здесь?

– А почему не здесь? Чем это место хуже любого другого? Тащи ружье! И патроны! Боевые!

Андрэ отправился к бунгало. Терпение. Я терпел. О, как я терпел! Каждый год в Англии от нетерпения погибает сто сорок человек, из моего терпения можно делать корабельные канаты, я бы победил на чемпионате терпетелей, в самые сложные моменты, когда казалось, что терпению вот-вот придет конец, я начинал петь «Арию варяжского гостя».

Андрэ притащил ружье, и я тут же выстрелил. В замок стрелять бесполезно, я выстрелил в дверь. Хотел прострелять в ней такую

круглую дыру, однако дверь оказалась совсем не из дуба, а из какой-то незнакомой мне новопридуманной дряни. Дробь застряла в ней, как в густой смоле, я выстрелил еще – с таким же результатом. Туалет был построен ботами по неизвестной новой технологии и был пуленепробиваемым.

Я застонал.

– Вы уже отдохнули, масса? – вежливо осведомился Андрэ. – Может, вам квасу?

С трудом удержался, чтобы не выстрелить ему в голову.

– Вам что-то требуется? – спросил Андрэ.

Я всхлипнул.

Андрэ понятливо вздохнул, взял замок и стиснул его в кулаке. Дужка лопнула и с треском улетела в сторону. Хорошо, что боты послушные. Если бы они восстали…

Я с облегчением ворвался в кабину и…

Жизнь – непредсказуемая штука, я это заметил уже давно. И в этом ее прелесть. Но не всегда. Одним словом, большую часть ночи я провел в сортире. Ежился, напевал «Арию варяжского гостя». В конце концов я там даже уснул, не скажу, что это была самая романтическая ночь в моей жизни.

Да… Насчет взрыва ружья я серьезно сомневался, насчет отравы в квасе сомнений у меня не было. Потягин.

Для чего?

А ни для чего. Чтобы напакостить мне, вот для чего. Он всегда мне пакостил, при любой возможности. Такая уж у этого Потягина сущность, просто Чезаре Борджиа в фигурной бутылке. Тогда обставил меня на GP, сейчас попытка отравления.

Ничего, Потягин, мы тебе отомстим.

Глава 7

Разделяй

Следующий день порадовал меня сразу по нескольким направлениям.

Потягин подглядывал за работой Урбанайтеса и перенял его очередную новацию – когда одни боты лупят других ботов. Теперь из двадцати положенных по условиям эксперимента ботов два состоят в помощниках у Потягина. Расхаживают вдоль шеренг работающих ботов и лупцуют их самодельными плетками, свернутыми из пальмовой пеньки. Сам Потягин стоит на пальмовом пне и командует. При этом он жутко похож на композитора Людвига ван Бетховена – такая творческая экзальтация в нем проскакивает, только седых косм не хватает, а то был бы настоящий Бетховен рабовладельческого труда, сочинитель «Оды без радости».

Урбанайтес тоже на месте не стоит, интенсифицировал свое производство дальше. Раньше боты и рубили тростник, и оттаскивали его под навес. Теперь одни рубят, другие оттаскивают, третьи надзирают. Сам Урбанайтес тоже надзирает, но за надзирателями. Он открыл, что, если лупить надзирающих ботов особенно безжалостно, производительность труда поднимается сама собой. Молодец. Кулибин просто, изобретатель паровоза.

Ахлюстин же пока разочаровывает. Если до этого он работал вместе со своими ботами, то теперь вообще не работает. Лежит под навесом, думает. И боты его тоже – стоят в расслабленных позах под солнцем, даже не шевелятся, энергию накапливают. Одним словом, сплошная анархия.

Побаловала Октябрина. Она, понукая ботов, слишком резво работала плетью и сорвала мозоли. Явилась ко мне и заявила, что я, как фазендейро и старый Айболит, должен заботиться об охране здоровья своего персонала, иначе она за себя не ручается, пойдет в море утопится, повесится на пальме – короче, мне потом придется объяснять ее родителям.

– Ну, конечно, – согласился я. – Просто обязан заботиться, тут я ничего не имею против. К тому же кто может отказать в заботе такой милой девушке. А ну, покажи-ка зубы!

– При чем здесь зубы? – нахмурилась Октябрина.

– Ой, извини! – я постучал себя по голове. – Мы в последний раз школу гладиаторов реконструировали, там доктора всегда в зубы сначала смотрели, извини. Язык покажи.

Октябрина выставила язык.

– Так… – я задумчиво изучал язык. – Язык здоровый, розовый… Слушай, ты с вышки не прыгала?

– С какой вышки? – оторопела Октябрина.

– С десятиметровой. В бассейн. На лошади. Такие лошадиные прыжки, знаешь? Ты не прыгаешь?

– Нет…

– Жаль. Тебе бы пошло. Ты просто создана для подобных прыжков. Кино смотрела? «Девушка, которая прыгает на лошади с вышки»? Знаешь, мне кажется, что у тебя лихорадка. Вот смотри…

Я снял с веревки кипарисовую прищепку.

– Еще раз язык высуни, – попросил я.

Октябрина высунула. Я ловко посадил на язык прищепку. С прищепкой Октябрина выглядела… необычно. А нечего дразниться!

– Так я и знал, – вздохнул я, – держится. Это верный признак. Знаешь, если бы она соскакивала… А так… Серьезная штука. Раньше в этих местах одно время свирепствовал вирус Эбола…

Октябрина сбросила прищепку.

– У меня не лихорадка Эбола! У меня мозоли!

И она потрясла у меня перед носом окровавленными ладошками.

– Мозоли?! – удивился я. – Ну-ка, дай посмотреть…

Я принялся изучать руки Октябрины и через некоторое время подтвердил, что это они.

– Да, – я задумчиво покивал, – действительно мозоли… Это многое меняет.

– Что меняет?

– Многое…

Я кликнул Андрэ, велел ему принести аптечку. Затем установил на горелку баночку с биогелем, подогрел, потряс, распылил над мозолями. Гель запузырился и стал впитываться в кожу, она тут же принялась восстанавливаться, нарастать и покрываться бороздками.

– Почему ты зовешь их всех Андрэ? – осведомилась Октябрина, разглядывая руки.

Ох уж мне эта Октябрина, любит искать везде подтексты. Критический ум, это ее и погубит.

Я ответил.

– Во-первых, – сказал я, – это опять же отвечает исторической действительности. Большинство плантаций сахарного тростника принадлежало французской аристократии. Поэтому Андрэ, а не Эндрю. И не Анжей. Само собой, владельцы плантаций не могли знать всех своих работников в лицо, поэтому они называли их всех одним именем. Так удобнее…