Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина
Шрифт:
— А потом? — испуганно спросил Симон. Он лежал на тугой, натянутой подушке, откинув голову, и смотрел на дочь.
— Узнаю, что там у них.
— Конечно, конечно… узнай… Попроси директора, может, разрешит отсюда позвонить. До почты далеко — опоздаешь.
— Ох, Гоча, Гоча!.. — прошептала Мака и вышла из палаты.
Гено с восьми утра ждал ее звонка в редакции и не отходил от телефона.
Говорил он с обычной сдержанностью, но все-таки сказал: мальчишка раскапризничался, да так, что не могли унять. Заревел и все маму звал, а когда Гено прикрикнул на него, забился под кровать и свернулся калачиком. Но хуже всего то, что потом он совсем притих, да так и молчит. Утром
Мака возвращалась в палату уверенная, что сейчас же оставит отца и уедет, но только открыла дверь, как увидела устремленный на нее выжидающий и беспомощный взгляд, и с трудом проговорила:
— Гоча плакал…
— Ночью? Или утром?
— Ночью…
— Но с ним же бабушка. Ты говорила, он привык к ней.
— Да, да… — Мака опустилась на стул и закрыла глаза. Она не помнила, чтобы когда-нибудь оказывалась вот так вот между двух огней, чтобы ей так приходилось разрываться на части. Она даже забыла попросить мужа позвонить еще раз, но, конечно, Гено сам сообразит.
В полдень в палату вбежал запыхавшийся Бичико. Мака отвернулась от него и подошла к окну. Через дорогу, там, где начиналась смешанная роща, в тени деревьев стояла светло-коричневая «Победа», перед ней, низко опустив голову, прохаживался Тхавадзе. «А этот с чего закручинился?» — невольно улыбнулась Мака. Вид у Тхавадзе действительно был грустный.
Бичико наклонился над Симоном и, с трудом переводя дыхание, проговорил:
— Не успел, отец… Дело было неотложное, работа…
— Так занимайся своими делами, не порть их из-за меня, — Симон отвернулся к стене.
— Что за дела такие неотложные, хотела бы я знать?! — Мака отошла от окна и вдруг наткнулась на взгляд усатого мужчины, лежащего на соседней с отцом койке. Ей стало неловко: «Ни к чему при посторонних выяснять семейные отношения».
— Ты все еще считаешь меня бездельником? — огрызнулся Бичико.
— Ничего я не считаю… — Мака опять вернулась к окну. Тхавадзе шел по больничной аллее рядом с коренастым лысым мужчиной и что-то настойчиво внушал ему. Тот то и дело прикладывал руку к груди и кивал — соглашался. У калитки они распрощались. Тхавадзе побрел назад.
— Слышишь? Я повидаю врачей и пойду. Меня человек внизу ждет.
— Можешь идти, не повидав.
— Ладно, ладно… После работы заскочу опять. Отец, тебе нужно что-нибудь?
— Все нужно! Что ты спрашиваешь? — крикнула Мака вслед брату. — Принеси все и сам приходи, чтобы при случае остаться. Может быть, мне придется домой съездить.
— Если ты так спешишь, могла не приезжать.
— Погоди! — прервала его Мака, но тут же понизила голос: чего доброго, нагрубит, и она не сдержится. — Не спешу я. Для отца у меня всегда есть время, но Гоча мой не спал всю ночь, плакал, не ест теперь. Если и сегодня не успокоится, хоть пешком иди!
— Главный врач не появлялся? — спросил Бичико. — Он друг Джумбера.
— С тобою самим должны считаться, сынок, самого должны знать, — проговорил больной. — А у кого-то кто-то всегда найдется!
Но сын уже не слушал его. Он вышел, шумно хлопнув дверью.
— Не нужно упреков, отец, мы не дома…
— Да я вот уже двадцать три года не упрекаю его ни в чем. Что хочет, то и делает. Только неловко перед этим начальником: кто отблагодарит его за все, если меня не станет.
— А кто его просит об услугах? — обиделась Мака. — Да и какие такие неоценимые услуги он нам оказал?
— Не понимаешь ты меня, доченька. Не удался у меня сын, не вышел…
— Отец!.. — с укором воскликнула Мака и оглянулась на усатого больного.
— Да что там, — вздохнул Симон. — Шила в мешке не утаишь. При таком сыне мне от постороннего человека и доброе слово услышать приятно.
Мака опять подошла к окну. Распахнув дверцу машины, Тхавадзе сидел на затянутом вишневым чехлом сиденье и курил. По аллее, разметав полы расстегнутого пиджака, спешил Бичико.
Потом Тхавадзе слушал, прижав к губам сжатый кулак, словно собираясь дуть в него, а Бичико размахивал руками, жестикулировал и то и дело кивал в сторону больницы. Наконец он замолчал, кивнул в ответ на какое-то замечание, обежал машину кругом, Тхавадзе захлопнул дверцу, и они уехали.
«Если этот мужчина в машине — Джумбер, значит, из кого угодно может выйти человек», — подумала Мака.
В сущности, Мака не очень хорошо знала Тхавадзе. Когда-то много лет назад она приглянулась грубому, немытому, нечесаному старшекласснику, у которого на шее, под подбородком, шелушилась кожа от чесотки. Мака терпеть его не могла, и если кто-нибудь в шутку заговаривал о нем и дразнил ее, она чувствовала себя оскорбленной. «Какая я несчастная», — думала она тогда. Сколько славных мальчишек учились в их школе, но к ней пристал, навязался на ее голову именно этот — Джумбер Тхавадзе. Мака никогда не здоровалась с ним, а если замечала поблизости, ни за что не показывала виду — словно его не существовало, словно на его месте была пустота. Она не называла его по имени и даже по фамилии. Она всегда звала его чесоточным. Она и в школе-то видеть его не могла, а тут он повадился провожать ее до дому. С тех пор Маке не хотелось возвращаться домой, она сидела на последних уроках как на иголках.
Много раз Мака задерживалась в школе, опаздывала. Даже если не поручали, сама вызывалась писать стенгазету, прибирала в кабинете химии, записалась почти во все кружки… Но куда там! Стоило ей выйти из школы, Тхавадзе тут же вырастал у нее на пути. Ему не надоедало ждать. Он не чувствовал ни голода, ни жажды. Пока она избегала его, еще куда ни шло — плелся за ней до дому и уходил… Она готова была лопнуть от злости. Она задыхалась. Она завидовала подругам и не шутя подумывала сделать что-нибудь над собой, изуродовать лицо, например, только бы этот чесоточный оставил ее в покое. Но в конце концов она привыкла… А поскольку Джумбер всегда следовал за ней на таком расстоянии, что посторонний человек и не подумал бы, что они вместе, что они связаны чем-то, Мака не обращала на него внимания и шла себе, не оглядываясь, к дому. Постепенно она даже стала забывать, что кто-то, идущий следом, отсчитывает каждый ее шаг. Это бесило парня. Пока его избегали, он не был в претензии, молчал, но теперь, когда ни во что не ставили, не стерпел. День ото дня он стал подходить к ней все ближе и однажды что-то негромко сказал. Мака взглянула на него с надменным превосходством и мстительным отвращением, но в ту же секунду почувствовала, что ее чем-то хватили по голове. Не успела она прийти в себя, как ударили еще раз и еще. Она закрыла лицо руками и едва не расплакалась, но вспомнила, кто стоял перед ней, и проглотила обиду. Когда она раскрыла глаза, Тхавадзе поблизости не было.
Такое длилось довольно долго…
«Все это детские глупости. Интересно, помнит ли он еще?» — подумала Мака. Она подвинула стул к окну и достала из сумки книжку, прихваченную, чтобы скоротать время.
Кто-то открыл дверь.
Мака не обернулась.
— Лежава в этой палате? — спросил низкий мужской голос.
— Я слушаю вас!
Мака узнала вошедшего. Это был тот самый коренастый мужчина, с которым Джумбер разговаривал во дворе, — главный врач ианисской больницы Хиджакадзе.