Звезды без пощады
Шрифт:
— Светочка!.. — прошептала она, обнимая ее белыми мягкими руками. — Где же вы все делись?.. Папа умер. Сегодня в час тридцать три. Я время засекла.
— Соболезную, — сглотнув горький ком, выдавила Светлана. — А Иру и Сережу забрали жуки-могильщики. Нет их больше. В этом стылом аду больше никого нет. И нас скоро не будет.
Она хотела добавить что-то про свою украденную душу, но Чудова прижала Свету к себе с неожиданной для ее нежного тела силой, выронила книгу и зарыдала.
Часть третья. Кахор Нэ Роош — Посол Смысла Живого
1
Кто сказал, будто для жизни главное вода, никогда не испытывал настоящего удушья. Он не представляет, что это такое, когда в легких пустота. Когда их сминают тяжелые как железнодорожные рельсы ребра. И каждая клеточка тела просить одного: маленькую порцию, хотя бы молекулу воздуха. Иногда похожий кошмар накатывается во сне, и вскакиваешь, отметая одеяло и раздирая ночную темноту
Лугин точно не знал, кричал он или нет. Он осознал себя с широко раззявленным ртом, к которому прилипла прозрачная пленка. Бешено мотнув головой, Сергей попытался от нее отстраниться. Получилось. Затылок уперся во что-то, и поток свежего воздуха погладил лицо словно прохладная рука. Глаза снова стали восприимчивы к свету. Почему только теперь? Сергей думал, что все время они были раскрыты так же широко, как и рот, но видели только темноту. Жуткую темноту, без звуков, без запахов, под завязку наполненную болью. Но боль откатилась. Нельзя сказать, что она исчезла совсем: еще ныли мышцы рук и спины, давало знать о себе обожженное плечо, разбитая физиономия. И солнечное сплетение… его будто шилом истыкали. Но все это сущая мелочь, в сравнении с тем, что отпечаталось в сознании мичмана раньше… Сколько минут или часов назад он не мог определить, не имея представления о прошедшем времени. Воспоминания о событиях перед затопившей все тьмой, пришли, тесня одно другое: форт; эти козлы — Перец с Гудвесом; вместо смертного приговора штрафной отряд, собиравшийся завтра в соседнюю пещеру к зекам. «Извините, братки, как-нибудь без меня, — пронеслось в тяжелой голове. — Во-первых, мне плевать на ваши проблемы. А во-вторых, я связан по рукам и ногам. Сейчас как бы не до карательных рейдов». Он попытался шевельнуться — тело едва послушалось, зашелестела пленка, туго одевавшая его точно пеленки младенца. Затем вспомнилась Ирина, пойманная тонким жгутом-манипулятором робота. Бедная, бедная мадам Серые Глазки, если ей пришлось пройти через те же круги ада, что Лугину, то жива ли она?
Мичман повернул голову направо, пытаясь рассмотреть зал, и, если повезет, найти взглядом Красину. Ведь она лежала в кузовке машины рядом с ним. Может быть, и теперь жизнь или смерть не слишком разбросала их? Освещение здесь ярче, чем в хмурых лабиринтах биотронов и Нововладимирске: синеватое с фиолетовым оттенком, падающим из щелей в высоком своде. На вид те же пенолитовые катакомбы: то волокнистые, то ноздреватые стены, бесформенные наплывы на них, только некоторые участки отделаны глянцевой плиткой серого и кремового цвета. У противоположной стены обширная ниша и в ней тела, так же завернутые в целлофан по-кафравски. Жив ли кто-нибудь? Никто не шевелится. Длинных ряд упакованных для непонятных целей тел. Не хватает только номерочков на ногах. Прицепи их — и нет разницы с моргом.
Ни в соседнем ряду, ни напротив Ирину Лугин не нашел. Если бы он не разглядел ее лицо под пленкой, то по одежде опознал обязательно. В другой нише, тоже доступной зрению теснилось несколько мужчин, старушка в толстом пальто, за ней парень в камуфляже, мальчик лет десяти и… знакомый субъект в кожаной куртке. Кто он? Вспомнил: дружинник, пытавшийся тормознуть Лисичкину у подхода к карьеру. Даже калаш при нем, туго прижат целлофаном к одеревеневшему телу. Дальше еще какие-то люди, но заметной куртки Ирины — белоснежной с голубыми нашивками — явно нет. Сергей мотнул головой в другую сторону. Здесь полка покороче, людей поменьше, и снова нет искомой куртки. За нишей огромный проем в стене и там… Лугин аж оторвал затылок от пенолита, чтобы лучше разглядеть. Там будто пролетело человеческое тело вверх тормашками. Что за байда? Неужели крыша напрочь съехала? Присмотрелся: в проеме пустота, никаких движений на фоне красноватых пятен света. И вот опять человеческое тело ногами вверх, как бы подвешено к чему-то тонким шнурком. Только не в прозрачной обертке, а в мутном коконе. Верх коричневый, будто ботинки, надетые на субъекте, раздуло до валенок сорок восьмого размера, ниже синие волокнистые и утолщенные ноги (возможно, на них были джинсы). Торс словно схвачен слоями драной мешковины. Вдруг рывок, и кокон лопается пополам, слетает вниз. В двух метрах над полом висит, покачивается тело обнаженного мужика. Руки болтаются плетями, хрен сморщенной сосиской, лысая голова с приоткрытым ртом скалиться ой как невесело! Мертвый или живой — непонятно, неведомая сила уносит его в багровый сумрак. От короткой сценки, разыгравшейся перед глазами Лугина, тянуло чем-то таким отвратительно-нечеловеческим, что мичман почувствовал нервный холодок, крадущийся по позвоночнику будто мышка, выпускавшая коготки. Скотобойня! — пришло на ум. Уж слишком сильна была ассоциация с тушей подвешенного на стальной крюк теленка, освежеванного, истекающего теплой кровушкой.
Справа раздался шелест обертки, и Сергей догадался, что среди пойманных переселенцев жив не он один. Скосив глаза, Лугин разглядел лицо черноволосого парнишки, с диким испугом смотревшего на него.
— Все хорошо. Лежи, брат, спокойно, — пробормотал мичман, сквозь липнущий к губам инопланетный
Лугин не сразу понял, какую ляпнул глупость: «все хорошо»! Охренеть, как хорошо! Скоро и его самого, и мальчишку на невидимый крюк и туда, в полыхающий красными огнями цех. Что там, кожу живьем сдерут или сначала придушат? Порежут на полуфабрикаты или с ливером пустят на фарш? Что все закончиться хорошо, паренек не поверил: его тихие всхлипы и причитания несколько минут лезли в уши. И не избавишься никак от жалобных звуков человечка, у которого в голове нет ничего кроме отчаяния и черного страха. «Ну, помолчи. Заткнись, пожалуйста!» — хотелось рявкнуть ему. Только что толку. Пусть лучше тихо скулит, чем начнет драть глотку.
На соседней нише зашуршала обертка. Поначалу робко, будто кто-то шевельнулся во сне. И тут же неистово, из всех сил переселенец забился, стараясь вырваться из прозрачных пеленок.
— Ах! Ах! Ах! — вскрики, чередующиеся шелестом пленки. — Ах! Ах!
Ноги вверх, судорожное движение головой, потом всем телом. Словно курица, ожившая в морозилке, борется в непонятках с ледяной коркой, полиэтиленовым пакетом и колючим страхом.
В этих вскриках, стонах и шорохах, Лугин не расслышал грузных шагов по пенолиту. Огромная фигура кафравца, возникшая перед нишей, стала появлением дьявола из треснувшей земли. Медленно, чтобы не привлекать внимания, мичман опустил голову и прикрыл глаза. «Я спокоен. Я неподвижен. Я просто труп, — мысленно произнес он. — Идите мимо, к чертовой матери!». Сквозь приоткрытые веки Сергей разобрал: инопланетян двое. Один поменьше в лоснящейся одежде, туго обтягивающей горб, подхваченной чем-то вроде ремня с металлическими штуками. Наверное, ферс-кафравец, вроде тех, что показывали по телевизору в зале ООН. Второй — живая гора. Кажется, таких называли карем-кафравцами: обслуга, исполнители, охранники. Ростом метра под три, темно-зеленые пластины на широченных плечах, в четырехпалых лапищах — из-за двух маленьких пальцев они похожи на клешни — блестящая хреновина: трубка с расширением на конце. Оба без шлемов. Морды бульдожьи, с носами — розовыми дырочками, гладкой серо-зеленой кожей на скулах, темнеющей к ушным щелям.
Сергей не видел, что эти образины сделали с бунтовавшим переселенцем и пареньком, от страха подавившегося воплем. Сначала заскрипела одна обертка, затем другая, и наступила погребальная тишина. Только слышалось шипящее дыхание двух неземных чудовищ и припахивало какой-то дрянью вроде помета на птичнике. Они прошли вдоль ниши дальше, несколько раз шелестели целлофановые пеленки. Чей возглас оборвался, едва начавшись. Прошли и исчезли в багровом сумраке за аркой.
Покрывшись испариной, Лугин так и лежал, закрыв глаза, осторожно втягивая носом воздух, просачивающийся между слоями обертки. Нет ничего хуже, чем чувствовать себя, приготовленной к закланию овцой. Овца-то хоть до последних минут не понимает, какой выверт приготовила ей судьба, а человек, он к несчастью устроен сложнее, и муки в ожидании кончины всегда невыносимее самого последнего мгновенья. Эх, Климыч, тебе повезло, ведь пока сердце твое не остановилось, ты и не думал, что умрешь. Все верил, что рана плевая, и очухаешься, и поедешь к своей Лизе, к родителям. Климыч… Помоги, а? Вытащи из этого дерьма… Тут Лугин вспомнил: пальцы его до сих пор сжимают Дениски нож. Как схватили возле карьера, когда собирался Ирку Красину от жгута освободить, так и держат до сих пор, крепко, будто нить жизни. А что, острый тесарь вполне попрет против целлофана, пусть даже инопланетного! От такой блистательной и простой идейки, у мичмана сперло дыхание.
Он попробовал шевельнуться. Правая рука лежала неудобно: сзади, крепко прижатая чертовой упаковкой. Напрягся, что хватило сил, протискивая ее между бедром и пленкой. После нескольких тягостных попыток удалось продвинуть предплечье сантиметров на пять. Чуть передохнув, Лугин развернул кисть руки так, что острие ножа уперлось в пленку.
— Дениска, помоги! — прошептал он с той же страстью, с которой обращался к другу в пещере при столкновении с зеками. Ведь тогда тоже казалось без шансов.
Рывок — острая сталь проткнула инопланетный материал, пробилась наружу. Рука почувствовала свободу. Теперь оставалось просто резать. Резать к гребаной матери пеленки живодеров. Так и сделал: стараясь издавать меньше шелеста, в пять-шесть приемов рассек упаковку до подбородка, затем освободил голову. Распутать ноги, когда тело свободно, совсем просто. Одна только странность заставила Лугина задержаться, пощупать прозрачные лоскутки. Раньше эта дрянь казалась ничем неотличима от земного целлофана, а теперь стала будто липкой, мутноватой, тягучей на разрыв. Местами она словно въелась в одежду. Странно… Сергей вспомнил тело мужика, висевшего в коконе, едва узнаваемо повторявшем цвет и форму одежды и обуви. И следом пришло в меру разумное предположение: может кафравские пеленки — экзотический способ раздевания? Нанотехнологии, блин. Пленка как бы спекается через определенное время с одеждой, поглощает и преобразовывает в другую структуру все, что надето на теле, оставляя лишь живую органику. Вот вам и кокон. Потом, шлеп, рывок — зерна от плевел. И тут же вспомнилась еще одна деталь: человек, висевший вниз головой… он же лысый как колено, и без растительности на лице, хотя здесь мало кто из мужиков бреется. Лугин схватил себя за щеку: щетина будто свалялась и стала мягче на ощупь, но торчала на положенном месте. Наверное, пленка не успела подействовать.