Звезды Эгера
Шрифт:
Мекчеи шел позади, нес его шлем.
Огромные черные тени носильщиков передвигались по стене.
Добо был ошеломлен.
— Умер?..
— Умер! — горестно ответил Мекчеи.
— Работу не прекращать! — крикнул Добо тем, кто оставался на башне.
Он слез с коня, снял с головы шапку, подошел к мертвецу и скорбно смотрел на него.
— Мой добрый Тамаш Бойки… Стань перед господом богом, покажи ему свои кровавые раны и укажи на нашу крепость…
С непокрытой головой, сокрушенно смотрел он вслед носилкам, пока фонарь не исчез за углом конюшни. Потом Добо снова взобрался
Там Золтаи возился с большой связкой каната, желая скрепить им балки для заделки пролома. Он помогал тянуть канат и покрикивал на людей:
— Не бойся, тяни как следует — канат не колбаса, не разорвется! Берись крепче, черт вас побери! Тяни веселей, будто турецкого султана тащишь на виселицу!
Балки, треща, притискивались друг к другу. Плотники, кузнецы вбивали железные скрепы, насыпали землю, укладывали камни, скрепляя их известковым раствором, — спешили заделать брешь, пробитую турецкими пушками.
Добо крикнул наверх Золтаи:
— Спускайся!
Золтаи отпустил канат, но еще раз крикнул работающим:
— Вбивайте скрепы, да как можно больше!
Добо положил ему руку на плечо.
— Иди спать, сын мой. Надо поберечь силы к завтрашнему дню.
— Сейчас, сейчас, только несколько бочек поставим!
— Убирайся спать! — гаркнул Добо. — Раз, два!
Золтаи поднес руку к шапке и молча ушел.
Добо не терпел, чтобы ему прекословили.
Затем он прогнал Фюгеди и Пете и, подъехав к дворцу, сам соскочил с седла. Он поручил коня караульному и направился к себе в комнату.
Маленькая комната в первом этаже, в которую он переселился с начала обстрела, была освещена зеленым глиняным светильником, свисавшим с потолка. На столе стояло холодное жаркое, хлеб и вино. Добо, не садясь, взял хлеб и отломил от него кусочек.
Отворилась дверь соседней комнаты, и на пороге показалась седая женщина в трауре. В руке она держала свечу.
Увидев Добо, она вошла.
Это была вдова Балог, мать оруженосца Балажа.
Достойная женщина, поневоле оставшаяся в крепости, сразу же применилась к обстоятельствам. Она взяла на себя обязанности ключницы, сама стряпала для Добо и заботилась обо всем.
— Как ваш сын? — спросил Добо.
— Заснул, — ответила вдова. — У него шесть ран — ранен в грудь, в голову и в руку… А вы что ж это, господин капитан? Ваша милость днем не ест, ночью не спит. Так нельзя! Если вы и завтра не придете обедать, я сама буду носить за вами обед, пока вы его не съедите.
— Все некогда было, — ответил Добо, осушив стакан. — Постель мне постлана?
— Ждет вас трое суток и днем и ночью.
— Тогда я лягу сегодня. — И он присел. — А мальчик серьезно ранен?
— На голове большая рана. А другие, слава богу, полегче — кожаный доломан защитил. Балаж свободно двигает и руками и ногами.
— А как Будахази?
— Цирюльник в пять приемов вытащил у него плечевую кость.
— Жить будет?
— Цирюльник говорит, что будет.
— Теперь ложитесь и вы. И я лягу. Надо отдохнуть. Спокойной ночи!
И, рассеянно поглядев вокруг, он поспешно вышел из комнаты.
В прихожей висел его длинный плащ. Добо накинул его, застегнул на ходу и торопливо направился на Шандоровскую башню. Там он застал Гергея, который как раз посылал какого-то парня тащить наверх кожаный мешок.
— Это еще что такое? — сердито спросил Добо. — Почему ты не спишь? Я ведь приказал тебе спать!
— Я уже выполнил приказание, господин капитан, — ответил Гергей, — поспал. Но мне вспомнилось, что роса может подмочить порох, и я всем велел подтащить сухого пороха.
Добо крикнул вниз пушкарям, стоявшим у мортиры:
— Огонь!
Мортира зашумела, раздался выстрел. Ядро разорвалось на лету и, вспыхнув пламенем в стосаженной вышине, осветило все вокруг крепости.
Турецкий лагерь был недвижим. Только впереди спящих отрядов сидели караульные, высоко подняв воротники.
Добо последовал за Борнемиссой на Церковную башню и смотрел, как Гергей выдувает отсыревший порох из запальных отверстий, бережно насыпает сухой, проверяет, на месте ли фитили, шесты с прибойником, шуфлы, ядра. Закутавшись в шубу, пушкари спали возле пушек.
— Иди спать! — сказал снова Добо.
А сам он остался на башенной вышке и, скрестив руки, стоял возле пушки Бабы. Кругом царила мертвая тишина. Добо поднял глаза к небу.
Безлунное, облачное, холодное небо. Только на небольшой прогалинке мерцало несколько звезд.
Добо снял шлем и, опустившись на колени, устремил глаза в небеса.
— Боже! — шептал он, молитвенно сложив руки. — Ты видишь эту огромную рать разбойников и убийц. Ты видишь, рушится наша маленькая крепость и гибнет в ней горстка отважных людей… В твоей беспредельной вселенной наша земля — малая пылинка, и только. Но для нас это и есть вселенная! Если нужны наши жизни, возьми их у нас! Пусть мы все падем, как трава под взмахом косы, но пусть жива будет наша родина, наша милая Венгрия!.. — Лицо его было бледно. На глазах выступили слезы, заструились по щекам, и он продолжал: — Мария, мать Иисуса, защитница Венгрии! Твой образ носим мы на своих стягах. Миллионы людей поминают твое имя по-венгерски. Заступница, вознеси свои мольбы за нас! — И еще говорил Добо: — Король Иштван Святой! Взгляни на нас с небес! Посмотри на свою опустошенную страну, на гибнущий наш народ! Взгляни на Эгер, где еще стоят стены твоего храма и где народ, преданный твоей вере, на твоем языке возносит хвалу всевышнему. Король Иштван Святой! Вспомни же о нас в своем небесном чертоге, припади к стопам господним!..
Маленькая прогалина средь облаков озарилась ярче, в небе сияло все больше и больше звезд.
Добо утер глаза и сел на лафет пушки. Озабоченный, недвижный, устремил он взор во тьму, расстилавшуюся вокруг крепости.
Турецкий лагерь спал, и оттуда доносился только тихий гул — это воздух трепетал от дыхания сотни тысяч людей.
Добо оперся о ствол пушки. Голова его поникла. Он опустил ее на руку и заснул.
17
Поначалу раздалось возле конюшен тонкое, пронзительное пение молодого петуха, а вслед за ним — басистый крик старого кочета. На востоке в черном небе бледно-серой лентой обозначились очертания холмов.