Звезды Эгера
Шрифт:
Никто не ответил.
Снова послышался крик:
— А не веришь, так поневоле поверишь, когда я брошу тебе голову твоего сына!
Добо оглянулся направо, налево. Снова звякнула его сабля.
— Не вздумайте сказать об этом господину Борнемиссе! Кто скажет хоть слово ему или кому другому, ей-богу, велю всыпать двадцать пять палок!
— Спасибо, господин капитан, — хрипло сказал кто-то за спиной Добо.
Это был Борнемисса.
Он привязывал к стреле черную паклю и, намазывая ее смолой, говорил:
— Каждую
Он обмакнул стрелу в кувшин с растительным маслом и продолжал:
— Моя жена и сын в Шопроне. Они ни летом, ни зимой не выезжают оттуда.
Снова раздался крик:
— Слышишь, Борнемисса! Сын твой у меня. Подойди через час к воротам, увидишь его!
Гергей вложил стрелу в лук, поднес ее к огню и мгновенно пустил в ту сторону, откуда раздавался крик.
Огненной кометой пронеслась стрела в темноте, на миг осветив вздымающийся на востоке холм, за которым на заре всходит солнце.
На холме стояли два турка в кафтанах. Один держал в руке рупор. У другого глаз был завязан белым платком.
Ребенка с ними не было.
Ночь отмечена была и другим происшествием.
Варшани попросил впустить его. Караульные знали, что они обязаны будить Добо при появлении любого лазутчика.
Но будить Добо не пришлось — он все еще стоял на Церковной башне и грел руки у огня.
— Ну, что нового?
— Честь имею доложить, что все зарбзены установлены. Три поставили во дворе у Хецеи. Будут стрелять также из пушек и гаубиц. Зарбзены будут пробивать стену со стороны города в двух местах, а со стороны холмов — в трех. С пятидесяти точек будут палить другие пушки. А во время дневной молитвы выбегут хумбараджи и с копий да пращами начнут тысячами метать гранаты. Ой, ой, ой! — покачал головой лазутчик, чуть не плача.
— Стало быть, — спокойно сказал Добо, — будут обстреливать Казематную башню, наружные укрепления, Старые ворота. А еще что скажешь?
— Все, господин капитан!
— Желаешь еще что-нибудь доложить?
— Нечего больше докладывать, ваша милость… Только вот уж очень мало нас, а опасность велика… Может, лучше бы…
Но договорить Варшани не удалось — Золтаи дал ему такую пощечину, что у Варшани из носа брызнула кровь прямо на стену.
Добо поднял руку.
— Не тронь.
И когда Варшани, вытирая кровь, уныло посмотрел на Золтаи, Добо примирительно сказал:
— Разве ты не знаешь, что каждый, кто посмеет упомянуть о сдаче крепости, должен быть предан смерти?
— Я — лазутчик, — проворчал Варшани, — мне платят за то, чтобы я все говорил.
— Довольно, — сказал Добо. — Нынче же ночью принесешь присягу. А потом я позабочусь о том, чтобы ты золотом утер себе нос. Пойдем!
Они проходили мимо колодца, около которого Гергей вместе с цыганом и четырьмя крестьянами начиняли гранаты порохом.
День и ночь пять человек изготавливали снаряды. Обучал их Гергей.
Приходилось работать и по ночам, чтобы в случае внезапного приступа не началась суматоха из-за того, что мало гранат.
Добо подозвал к себе Гергея. Все трое поднялись во дворец.
Там Добо выдвинул ящик письменного стола и, обернувшись к Гергею, сказал:
— Напиши письмо Салкаи и расскажи, что ни от короля, ни от архиепископа подмога не прибыла. Пусть он поторопит комитаты и города.
Пока Гергей писал письмо, Добо в соседней комнате приводил к присяге Варшани. Дав торжественную клятву, Варшани сказал:
— Сударь, я знаю, кому служу. Если крепость уцелеет, я думаю, мне не придется больше нацеплять этот шутовской наряд.
— Правильно говоришь, — ответил Добо. — Тебя ждет награда. Но и безо всякого вознаграждения ты обязан служить родине.
На столе стоял кувшин с вином. Добо поставил его перед лазутчиком.
— Пей, Имре!
Варшани томила жажда. Он одним духом осушил кувшин, вытер усы, и видно было по глазам, что ему хочется сказать какие-то слова благодарности. Но Добо опередил его:
— К туркам ты теперь не вернешься. Нынче же ночью отправляйся с этим письмом в Сарвашке. Подождешь там возвращения Миклоша Ваша от короля и архиепископа. Если удастся, приведешь сюда и Миклоша. А не удастся, вернешься один. Скажи, в турецком стане есть пароль?
— Какой там, сударь! Если на ком турецкая одежда да он знает по-ихнему несколько слов, то может спокойно расхаживать по лагерю, как свой. А все-таки зачем закатили мне нынче такую оплеуху!
В соседней комнате звякнули шпоры Гергея. Добо встал, чтобы послушать письмо.
13
А на другой день, шестнадцатого сентября, солнце поднялось из-за гор под рев и грохот орудий.
Земля дрожала. Пушечный дым темными клубами взвивался к облакам и в первый же час застлал солнце и голубой свод неба.
Башни и стены гудели и трещали. Во внутренний двор крепости сыпались пули вперемешку со снарядами. Падали огненные стрелы и огненные шары. Повсюду шлепались и вертелись пушечные ядра. Ни люди, ни животные не чувствовали себя больше в безопасности.
Но народ в крепости приготовился ко всем испытаниям. Добо еще ночью трубами разбудил солдат.
Часть их поднимала тын в тех местах, откуда можно было ожидать на следующий день обстрела. Выше всего подняли тын против дома протоиерея Хецеи. Другому отряду Добо приказал принести коровьи шкуры, собранные еще до осады, и шкуры недавно убитых волов. Их сложили в чаны с водой.
Третий отряд таскал к наружным укреплениям, к Казематной башне и воротам бревна, бочки, мешки с землей, чтобы в случае пролома все было под руками.