Звезды Эгера
Шрифт:
Пел Тиноди совсем необычно — скорее рассказывал, чем пел. Одну строчку споет до конца, а вторую просто договорит, мелодию же предоставляет вести самой лютне. Иногда же запоет только конец последней строки.
Уставится глазами куда-то вдаль, и песня льется вольно, как будто в зале он сидит один и поет для себя.
Стихи у него совсем простые и, как заметил однажды отец Габор, при чтении порой даже кажутся грубоватыми, но когда они исходят из его уст, то становятся прекрасными и трогают сердца, точно в его устах слова приобретают какое-то особое значение. Стоит Тиноди сказать «траур» —
Гости сидели, опершись локтями о стол, но после первой же строфы закрыли руками глаза. Затуманились и глаза Балинта Терека. В Мохаче он бился бок о бок с королем, был в числе его телохранителей. Из отважных участников Мохачской битвы остались в живых только четыре тысячи человек. В Венгрии царило уныние, чувство бессилия и смертной тоски, будто вся страна покрыта гробовым покровом.
Тиноди пел о Мохачской битве, и все скорбно внимали ему. Когда он пел о героических схватках, глаза у слушателей загорались; когда же он поминал знакомые имена погибших — все плакали.
Наконец Тиноди подошел к заключительной строфе. То было уже не пение, а скорее протяжный вздох.
Там, возле Мохача, заброшены поля,Огромней кладбища не ведает земля,Как будто весь народ там саваном покрыт.Быть может, сам творец его не воскресит.Зрини хлопнул рукой по своей сабле.
«Воскресит!»
И, вскочив, поднял правую руку.
«Други, принесем священную клятву отдать всю нашу жизнь, все наши помыслы возрождению отчизны! Поклянемся не спать на мягком ложе, пока в нашей отчизне хоть одну пядь земли турок будет именовать своей!»
«А немец? — горестно спросил Балинт Терек и откинулся на стуле. — Неужто двадцать четыре тысячи венгров опять сложат голову для того, чтобы немец властвовал над нами? Не нам, а псам они указ! Во сто раз лучше честный басурманин, нежели лживый, коварный немец!»
«Твой тесть тоже немец! — вспыхнув, крикнул Зрини. — Немец все-таки христианин».
Старик тесть замахал рукой, желая их успокоить.
«Во-первых, я не немец. Дунай тоже не немецкая река, когда течет по Венгрии. Правильнее всего будет, если венгр не станет воевать еще по меньшей мере лет пятьдесят. Прежде чем сражаться, нам надо плодиться и множиться».
«Благодарю покорно! — стукнув по столу, воскликнул Зрини. — Я не желаю пятьдесят лет валяться в постели!»
Он поднялся из-за стола, и сабля его зазвенела…
Этот звон и пробудил Гергея — он открыл глаза, но с изумлением обнаружил, что сидит вовсе не за столом Балинта Терека, а лежит под звездным небом, и перед ним стоит не Зрини, а широкоплечий турок.
Это был Хайван. Он тронул Гергея за ногу, желая разбудить его.
— Вот тебе одежда! — сказал он, бросив юноше плащ и тюрбан. — А коня мы раздобудем по пути.
Гергей накинул на себя плащ сипахи и напялил на голову высокий тюрбан. Все было ему немного велико, но Гергей радовался больше, чем если бы ему подарили венгерское платье, сшитое из бархата и тонкого сукна.
Великан нагнулся, нажал разок-другой и сбил кандалы со второй ноги школяра, потом пошел впереди него по направлению к северу.
Плащ был длинен Гергею, пришлось его подвязать. Юноша торопливо зашагал рядом с великаном.
В шатрах и перед шатрами все спали. Некоторые шатры, украшенные медными шарами и конскими хвостами, охранялись стражами, но и стражи забылись сном.
Казалось, лагерь растянулся до края света и весь мир заставлен шатрами.
Они попали в огромное верблюжье стадо. Шатров в этом месте было уже меньше. Люди спали повсюду, лежа прямо на траве.
Хайван остановился у шатра, залатанного кусками синего холста.
— Старик! — крикнул он. — Вставай!
Из палатки вылез лысый старичок с длинной седой бородой. Он вышел босой и в рубахе до колен.
— Что такое? — спросил он, широко раскрыв глаза от удивления. — Это ты, Хайван?
— Я. Неделю назад я торговал у тебя этого серого коня. — Он указал на огромную и нескладную серую лошадь, которая паслась среди верблюдов. — Отдашь, как уговорились?
— И ради этого ты разбудил меня? Бери своего серого и плати двадцать курушей [26] , как я и сказал.
Турок вытащил из пояса серебро. Сперва он сосчитал деньги, перебирая монеты на одной ладони, потом на другой, и наконец отсчитал их в ладонь барышника.
— Шпоры тоже нужны, — сказал по-турецки Гергей, пока торговец отвязывал лошадь.
— А в придачу дай мне пару шпор, — заявил старику Хайван.
— Это уж завтра.
— Нет, сейчас давай.
26
куруш (тур.) — турецкая монета, пиастр
Барышник вошел в шатер. Рылся, бренчал в темноте. Наконец вынес пару ржавых шпор.
9
В этот час и Юмурджак бродил по лагерю среди палаток, в которых помещались больные.
— Где тот раб, который хотел нынче отправить в рай нашего всемилостивейшего падишаха? — спросил он стражника.
Тот указал на белую четырехугольную палатку.
Перед палаткой вокруг воткнутого в землю смоляного факела сидели на корточках пять стариков в белых чалмах и черных кафтанах. Это были придворные лекари султана. У всех пятерых были серьезные, почти скорбные лица.
Юмурджак остановился перед стражем, охранявшим палатку.
— Могу я поговорить с пленником?
— А ты лекарей спроси, — почтительно ответил стражник.
Юмурджак поклонился лекарям. Те кивнули ему в ответ.
— Эфенди, если вы разрешите мне побеседовать с больным, то сослужите добрую службу падишаху.
Один из лекарей передернул плечами и повел рукой. Это могло означать и «нельзя» и «зайди в палатку».
Юмурджак предпочел второе толкование.
Полог палатки был откинут. Внутри горел висячий светильник. Священник лежал на постели с полуоткрытыми глазами.