Звезды Маньчжурии

Хейдок Альфред Петрович

Бушуев втягивал воздух, как наркоман испарения эфира: за каждую унцию его, этого воздуха, в санаториях платили бы чистым золотом. Впрочем, он наслаждался недолго: с дзиньканьем над ним закружили маленькие кровопийцы тайги — комары.

Голова Фу-ко-у, воплощение духа земли и тяжкого труда, с лицом, сплошь исписанным иероглифами старости, показалась над краем помоста; старик влез вслед за Бушуевым и присел на корточки.

— Отсюда ты, господин, все увидишь, чему суждено произойти в поле. Кабаны скоро будут здесь! Это ничего, что я говорю: мой голос не спугнет их, ты слышишь! Как грохочет и распевает Вей Чентин, а все-таки его поля изрядно пожрут… Вей Чентин еще будет бросать и них камнями… Речь услаждает бодрствующих… Тем более — давно никто не приходил ко мне. Бедняка на людной пристани никто не замечает,

а богача отыскивают даже в лесу и справляются о его здоровье. Не так ли? Я дважды богател и дважды нищал, поэтому хорошо это знаю. Зачем ты так яростно отбиваешься от комаров? Они этого не стоят! «Не уделяй внимания мелочи, чтобы она не заслонила главного», — так учит пословица. Терпение, господин, терпение!.. После охоты ты войдешь в мой дом и вкусишь еду, изготовленную руками моей жены… Чему ты удивляешься? Что я так быстро взял жену новую после смерти старой? Ты поступаешь точно так же, как Вей Чентин, который спросил меня: «Зачем тебе молодая жена, когда жить осталось недолго?»

— Дурак! — ответил я ему, потому-то и женюсь, что жить осталось недолго. Кто унаследует это поле и кто станет возжигать курения и молиться за меня духам, если не мои дети? Разве плохо, если молодыми руками женщины руководит старый разум?

Вей Чентин тогда рассмеялся мне в лицо и сказал, что к моей жене, когда она была девушкой, часто приходил дровосек по имени Ху; что девушка плакала, когда я засылал сватов к ее родителям, и наконец будто Ху ночью подкрадывался к моему дому, пока я здесь криками да колотушками отгонял зверей…

К чему теперь такие слова? Ай-я-ха! Где разум у людей, говорящих такие речи! Разве не сказано: «Не делай кривым того, что прямо, а прямым того, что криво», а также «Не расстраивай браков». Вей Чентин глуп: он продает зерно, когда оно дешево и верит сплетням жены… Не вставай, не вставай, господин! Кабаны привыкли видеть меня одного на помосте, увидя двух, они испугаются и могут не прийти — пропадет вся охота, ты не знаешь, как они хитры! Вот так — лежи смирно и не уделяй много внимания комарам. Что такое комары? Пыль болот! Их жала коротки и не достигают сердца, как язвы людей! Я не замечал их, по три раза выскакивая ночью из фанзы, чтобы прогнать хищников с поля: я засыпал и проводил ночи на этом помосте, чтобы обеспечить жирную пищу и тепло жене и тем маленьким людям, что должны от нее появиться… Ты не видел моей жены? Старость моя снова цветет в ее присутствии… И тело ее горячее, и обжигает. Т-с-с, ни слова! Кабан идет!

Бушуев уперся взором в застывшее в темноте под ним поле. Раздражение от бесчисленных укусов мошкары рвалось наружу в потребности выпускать одну за другой пули в крадущееся черное стадо свиней. Ему уже казалось, что ухо улавливает характерное похрюкивание — палец налег на курок, но ни один колос в поле не шевелился. Сипение и туманом расплывшееся над гаоляном облако мириад кровопийц составили весь скудный улов его пяти чувств. Снова над ухом его зажужжал голос старика, снизившийся до хриплого шепота:

— Как? Ты не видишь кабана? Он большой и черный, с ощетинившейся спиной, и два белых клыка торчат по бокам сморщенного рыла! Смотри же! Смотри же!.. Небеса! — застонал он. — Если твои глаза останутся слепыми — от огорода старого Фу-ко-у ничего не останется! Неужели ты ничего не видишь?

И вдруг страстно, с мольбой, свистящим шепотом:

— Дай мне ружье! Если ты хоть чуточку веришь старому охотнику, кто первый обучал тебя подражать крикам зверей и птиц, когда ты был совсем маленький, дай мне ружье только на один выстрел! Иначе кабан уйдет в ложбину, и будет поздно… — старик почти силой вырвал винтовку у неохотно разжавшего руки Бушуева и прицелился, но не в поле, а в сторону фанзы. В эту же секунду Бушуев увидел в направлении ствола фигуру человека: сгорбленная, она медленно пробиралась к фанзе со стороны гор, явно стараясь избегнуть открытых мест.

— Фу-ко-у! Сумасшедший! Там человек!

Рука Бушуева стремительно метнулась к плечу старика, но выстрел все-таки опередил его. Яркая вспышка. Тишина треснула и снова сомкнулась. Темной фигуры не стало видно — как провалилась! Фу-Ко-у медленно опустил винтовку и возвратил ее Бушуеву.

— Кабан убит! Других этой ночью не будет: они все ушли к обрыву Красной собаки, где много желудей. Вей Чентин глуп. Он

этого не знает и поэтому оскорбляет тишину звоном пустых чайников и распевает неприличествующие возрасту песни. Как я уже сказал, двери моего дома раскрыты перед тобой; войди и вкуси пищу, изготовленную руками моей жены. Она была уже готова, когда ты лесными тропами шел к моему полю, но предназначалась не мне и не тебе, а другому, которого теперь уже нет, и я это знал. Ты не хочешь? Может быть, твои глаза стали настолько зорки, что видят сквозь стены, как там, в фанзе, плачет и убивается женщина? Ты прав — лучше не входить! Я тоже не войду туда сегодня: горе, как и огонь, требует времени, чтобы пожрать ему предназначенное и погаснуть… Но, может быть, когда ты вернешься на станцию, тебе вздумается кому-либо сказать, что я убил не кабана? Не делай этого: далеко отсюда у меня есть два старых друга.

Выходя тебя встречать, я сказал жене, что ухожу к этим друзьям, а они поклянутся, что эту ночь я провел под их кровлей. В конце концов, могут обвинить тебя самого… Ведь нас видели только духи, а они молчат. Кроме того, у тебя могут отнять твою прекрасную винтовку, которую ты приобрел, не спросясь закона! Конечно, ты ничего не скажешь!.. Не суди меня старого… Если хочешь возвратиться домой, делай это сейчас: к утру будет дождь.

Усталой походкой возвращался Бушуев. На полдороге над ним быстро пронесся краткий ливень, и в намокшем лесу от бегущих облаков стало еще темнее. И качался, и шептал лес. Происшедшее рисовалось Бушуеву как жуткая фантастика, сон. Временами же казалось, что рядом с ним идет некто, укутанный в темное покрывало и, брызгая влажными слезами из глаз, шепотом рассказывает странные повести глубины леса.

г. Харбин, 1930–1931 гг. Рассказ напечатан в газете «Рупор».

Песнь Валгунты

1

В тот момент, когда я заснул, мне показалось, что меня разбудили; кто-то тыкал мне в шею, в лицо и в нос чем-то холодным. Открыв глаза, я убедился, что лежу в абсолютной темноте, и стал ощущать напряженную работу мозга; казалось, в нем с сумасшедшей быстротой вертелись какие-то колеса, которые спешно изготовляли для меня новое мироощущение и серию неизвестных дотоле воспоминаний. Перед самым моим лицом вспыхнули в темени два блестевших фосфорическим светом глаза, и я вновь ощутил холодное прикосновение к подбородку и даже толчок. Все-таки я не пошевелился: мне не хватало мысли, импульса действия; не было ни страха, ни желания. Но я чувствовал, что мысль близка и готова включиться в мозговые центры, подобно электрическому току.

До моего слуха доносилось царапанье, словно кто-то скользил когтями по гладкой поверхности дерева, а затем послышалось падение тела.

Почти в тот же момент витавшая в пространстве мысль включилась в мозговой аппарат, и мне сразу все стало понятно.

Теперь ночь. Я лежу в бревенчатой хижине с черным от сажи потолком, и поэтому ничего не видно. Кто-то снаружи хотел открыть дверь, но ему не удалось. Светящиеся глаза принадлежат моему верному другу, полуволку-полусобаке Гишторну, который, услышав шум за дверью, старался меня разбудить, толкая мордой, потому что он, как все волки, лаять не умеет. И теперь надо быть очень осторожным, потому что горная страна на далеком севере, где я живу, полна скрытых опасностей.

Моя правая рука нащупала тяжелую секиру на полу, и я вместе с собакой неслышно пополз к двери. Гишторн дышал около моего уха и лязгал зубами: мы — человек и зверь — привыкли всегда биться рядом с тех пор, как только начали понимать друг друга.

У двери я долго прислушивался, чтобы определить, кто захотел навестить меня ночью, но оттуда не доносилось ни звука.

Тогда, лежа на полу, я внезапно открыл дверь. Это была хитрость: если непрошеный посетитель устремится в открывшуюся пустоту с копьем наперевес и со злыми намерениями, он обязательно споткнется о мое тело и упадет, а Гишторн найдет путь к его горлу, потому что волк в темноте видит гораздо лучше человека…