Звезды над урманом
Шрифт:
– Бороду да усы побрей, а то уж больно ты с Ильей Муромцем схож, – усмехнулся Семен.
– Ваш-то обоз купеческий где остановился?
– Прошли мы тебя ночью и свернули по речке Атлымке вверх, к стойбищу. Остяки нам и поведали, что русский коваль в логу жительствует. Нам обратной дорогой до Печеры-реки больно долго идти. Вот и решили напрямик к реке Тагил выйти, а там по Чусовой домой вернуться. Поэтому про проводника спрашиваю, надежен ли он?
– Можно верить.
– Через два дня мы выходим. Лошадь возьмешь? У нас казак преставился в пути.
– Возьму, токмо сено не заготовлено. Не загублю ли ее?
– Она чувашская, сама корм найдет. Да еще, кажись, и жеребая. В дороге гуляла с Алешкиным жеребцом.
В кузню ввалился с облаком пара Алеша, подал икону и отряхнулся от снега. Кузнец поцеловал ее, трижды перекрестился и аккуратно поставил в красный угол рядом со своей самописной иконкой.
– Прежняя тоже пущай стоит. Почитай всю осень и ползимы на нее молился. А на ночлег у меня оставайтесь. Вы от саней да от чумов отдохнете, а я послушаю про Русь Святую.
Глава 36
Бережно собрав среди остывших углей обгорелые остатки костей, волхвы сложили их в глиняный горшок, закупорив пробкой. Поднявшись на вершину сопки, где Истяслав заранее выбрал отдельно стоящее дерево на поляне, ведуны остановились. Дерево было старое, дуплистое от корня, раскинувшее свои огромные ветви шатром. Никита выбрал старую листву из дупла, расчистил его от моха.
– Забери, Перун, в мир свой моего наставника Вторака. А ты, Древо Жизни, сохрани мощи его нетленные и позволь носить имя его, – с такими словами он поставил сосуд в дупло.
Гостомысл оросил корни дерева водой, которой омывали тело усопшего, и, обращаясь к Никите, посоветовал:
– Отломи ветку малую от древа сего и поставь в водицу до весны. Когда же ветвь коренья даст да листья проклюнуться, вблизи старого древа посади новое, чтобы продолжалась жизнь вечная.
Так и стал каменотес Втораком Малым зваться, хотя и самому-то было сорок годков, но робел он от седин белых и мудрости ведунов старых, как ребенок мелкотравчатый.
***
Ксения давно уже свыклась с холодом и голодом. Может, и преставилась бы она Господу от мук непосильных, так дитятко на руках, Ванюшка семилетний. Как его покинуть на свете этом постылом? Не наложишь же руки на кровинушку свою.
Прошлой осенью кучумцы ночью налетели из-за камня. Ограбив избы, поколов копьями и постреляв из луков взрослых мужчин, собрали они обоз с добычей и молодых женщин с детьми угнали в рабство. Гнали полон поздней осенью, уже и листва опала с осин да берез. В чем застала беда русских людей, в том и гнали. В ночных рубахах исподних да на босу ногу.
Благо, еще загодя в дорогу собиралась Ксения с Ванюшкой до матери в гости, что проживала у места слияния речек Устьвы и Вильвы. Одежа под рукой была, успела Ванечку одеть, пока два татарина по избе шарили. Разрешили, поганые, и ей одеться, только шаль пуховую отобрали. За волосы перетащили через тело убитого на
Девок-то сразу расхватали, раскупили, не прошло и четырех привалов. Хлопцев постарше увели в городище князя Епанчи, и больше Ксения их не видела. Остальных же гнали вдоль Тагила до Чиги Туры34. Там и продали всех. Ксению с сыном да еще нескольких баб и их ребятишек выкупил за бесценок бухарский купец, который привез их водным путем в Искер с целью продажи. Никому они не нужны-то, сорокалетняя баба да ребенок несмышленый. Разве что на пушнину сменять.
Вот и сегодня у стен города появились остяцкие и вогульские обозы. Торговля шла рыбой, мехом, мясом. Любопытные остяки рассматривали на телегах рабов, которые от холода жались друг к дружке.
Богатый татарин-полукровка, пригнавший к стенам Искера лошадей на продажу, подошел к телеге. Купец юлой завертелся вокруг покупателя.
– Балалар якши. Якши балалар, – показывая детишек, поднимая каждого из телеги и тряся перед татарином, расхваливал бухарский торгаш.
– Этот! – показал камчой татарин на Ванюшку.
– Еки танге (две монеты).
– Дорого.
– Сколько дашь?
– Половину.
– Якши! Аман! Кидай таньга моя карман! – рассмеялся бухарец, довольный состоявшейся сделкой.
Но тут неожиданно заголосила женщина и, схватив ребенка, прижала к себе. Бухарский купец со всего маха стеганул камчой бабу вдоль спины, а она и не думала выпускать дитя. Он замахнулся вновь, но почувствовал, что кто-то перехватил его руку. Кисть руки, сжатая железной хваткой, захрустела.
– Ай! Вай! – взревел от боли торгаш.
Перед ним стоял огромный остяк в расписной богатой малице, украшенной вороньими перьями по кромке капюшона, обутый в кисы, расшитые бисером.
– Канча турады екиме ба (какая цена обоих)? – спросил, коверкая язык, огромный рыбоед, не выпуская опухшую руку купца.
– Уч таньге.
Остяк отсчитал три монеты, взял под локоть женщину и повел к оленьим упряжкам.
– Э! Э! Тохта! – возмутился уже было купивший мальчика татарин.
Остяк повернулся и, схватив его за кадык, сжал своими клещами так, что любитель мальчиков захрипел, выпучив глаза.
Огромный, как медведь, двухметровый рыбоед рявкнул:
– Шаман я, зараз в чошка оборочу, заколю и сожру, гнида басурманская!
Слово шаман и чошка (свинья) подействовали. Шаманов татарин остерегался и побаивался. Тем более, его мать, чистокровная вогулка, в детстве ночами рассказывала сыну легенды и сказки народов севера. Превратиться в свинью не входило в планы татарина, и он, хрипя и ругаясь, подался прочь…
– Возьми малицу, горемычная, и мальчонку под подол быстро ховай. Да сиди и не пикай тута на нартах, покуда не ворочусь из крепости, – наказал Ксении Архип, протягивая кусочек сахара мальчугану.