Звезды над урманом
Шрифт:
– Кабан ты выложенный, хряк бесплодный – вот что он тебе сказал, – перевел подошедший купец, пригнавший двое саней из обоза.
– Вот паскудь, а я же его отпустить хотел, – почесав бороду, усмехнулся Семен. – Ну, коли я кабан выложенный, то и ты более балашат не наплодишь. Ну-ка, братки, суй его вниз головой в бочку, что под солониной была. Сейчас мы Кучуму еще одного евнуха изготовим!
Связанный пленник, сунутый в бочку вниз головой, беспомощно задрыгал ногами.
– Шошканын Эркэге. Урус собак!
На снег, паря, шлепнулось семя басурманское. Визг татарина заглушили хохот и свист казаков. Утирая окровавленные руки о снег, казачина расплылся в беззубой улыбке.
– Я бы всю их породу выложил35, дай мне право!
Купец, перекрестившись, зашептал:
– Господи, помилуй! Господи, помилуй! Тати, мазурики, разбойники с большой дороги. Ну и стражу мы наняли. Зарежут и оком не моргнут. Господи, помилуй!
***
Упряжку, в которой ехали остяк с Ванюшкой, Архип с Ксенией нагнали только под утро. Благо, что протоптанный в снегу обозный след для оленей был верным ориентиром в пути.
С рассветом остановились. Пока отдыхали и кормились олени, Ксения, порвав чистую Ванюшкину рубашку, перевязала кропившуюся кровью рану Архипа, предварительно смазав живицей.
– Пищаль заряди, она хоть и без приклада, но может еще сгодиться.
– А я в нее ползаряда заложу, как на утей. Тогда она не шибко взад отдаст, – согласилась женщина.
– Волки за нами пойдут. Им не взять большой обоз. А у нас две упряжки. Сейчас не пойдут, через день догонят, – уверенно заявил остяк попутчикам.
– Вот свинцом их и встретим. Жаль, рука не работает, я с лука бы помог.
Разомлев на солнышке, перекусив вяленой рыбой, чуть подремали. На отдохнувших оленях к полудню тронулись в путь. Всю ночь шли размеренным шагом, чтоб не загнать животных. Все чаще и чаще начала спотыкаться лошадь, не привыкшая ходить по болотному кочкарнику. Вечером на небольшой остановке, хоть и жаль было, Архип попросил Ксению расседлать пристяжную кобылу, снять седло и сбрую.
– Хорошая порода, грудь широкая, под плугом бы пошла, сеяться весною надобно, да, видать, не моя это добыча, – вздохнул Архип, глядя, как растворяется в темноте силуэт отставшего животного.
Вожак поднял стаю в полночь и, заняв впереди свое законное место, побежал по натоптанному обозами следу. Волки, выстроившись в змейку, двинулись за ним.
С рассветом обнаружилась стоянка людей. На снегу кое-где валялась чешуя, остатки вяленой рыбы, окровавленные тряпки и олений помет, которые выдавали недавнее присутствие людей и упряжек. Обнюхав и изучив место остановки, стая побежала веселей.
***
Вогул остановил обоз. Прошел к каменной гряде. Достал бубен и, ударяя в него, начал исполнять какой-то загадочный танец.
Исполнив его, Угор поклонился и поставил глиняный горшок с овсом на огромный пень. Вытащив из сумы берестяную шкатулку с серебряной деньгой, положил ее рядом. Отошел от пня, присел на снег и вновь забил в бубен.
Через час он вернулся к саням, в которых сидел Семен.
– Дивьи разрешили проехать по их угодьям. Обещали, ежели за нами снарядится погоня, запутать следы.
– Так ты же с пнем гуторил! – улыбнулся атаман.
– Вам не дано видеть людей подземного царства. Их голоса и то слышат не все. У меня родные корни по деду. Опосля расскажу, нужно ехать. Татары не простят твоих потех. Догонят, идя по следу.
– Трогай! – крикнул Семен, пододвинувшись, освобождая в санях место для проводника.
Обоз медленно меж камней и деревьев начал входить в Чудьское княжество. Проезжая, атаман мельком глянул на пень и вдруг похолодел от ужаса: горшок валялся рядом с пнем пустой, овса уже в нем не было, шкатулка без серебра лежала на боку. Даже следы вогула на снегу к черному пню исчезли.
– Чур меня! – трижды осенив себя крестным знамением, шепнул в бороду отважный казак.
Глава 43
– Салым-река, – объявил утром остяк, остановивший упряжки на берегу узкой речки с высокими берегами. – Дальше татар нет, пойдем рекой.
Обе упряжки, свернув с санного следа и спустившись в русло, двинулись дальше. Олени ходко пошли по покрытому настом льду.
Река петляла из стороны в сторону. Солнце светило то в глаза, то сбоку, а иногда и в спину. Порой попадалась, выдавленная на лед из береговых живунов, наледь. Олени спотыкались на ней и скользили. Но другого варианта не было: сквозь лес с его буреломами не пройти, а болото закончилось.
– Краса-то какая, – любуясь природой, восхищался Архип.
Он, выросший в волжских степях и проведший в полоне почти четверть века, никак не мог налюбоваться природой Сибири. Архип залез здоровой рукой в суму и, пошарив в ней, достал кусок вяленой конины, которую выторговал на базаре в Искере. Подал Ксении.
– На-ка, пупок завяжи, красавица. Ведь нынче мясоестие началось, вслед за тем пост наступит, потом токмо шишки и будешь щелкать, да мне отрежь кусочек, что-то в животе засосало, знамо, на поправку пойду, – пошутил кузнец, подавая угощение.
– Ванюшке оставлю, – положив отрезанный кусок за пазуху, ответила женщина.
– Твой Ванька впереди на возу не дремлет. Вон, вся дорога в чешуе, только знай себе лузгает да лузгает, – показав на огрызки чебака на снегу, улыбнулся Архип.
– Как бы с животом потом не маялся, наголодался на татарских харчах сынок, хуже собак кормили. Кинут детишкам кости обглоданные, они в драку. Кто поспел, тот и съел, остальные ревут, душа раздирается, а нехристям забава. Ты-то пошто нас выкупил?