Звезды над Занзибаром
Шрифт:
Она все-таки получила мое письмо…
Но сияние угасло, когда Холе даже не шевельнулась, а осталась стоять, скрестив руки на груди.
— Вот теперь ты показываешь свое истинное лицо, Салима, — услышала младшая сестра вместо приветствия. — Мое уважение к тебе и без того с тех пор почти пропало, но только сейчас я начинаю понимать, как ты испорчена в самой основе своего существа.
Салима изумленно на нее посмотрела.
— Ас-саламу алейкум , Холе, — все же произнесла она неизменное приветствие. — А теперь присядь и объясни, почему так гневаешься на меня.
Холе недовольно повела головой, но все же опустилась на подушки, явно неохотно и все же с покровительственным видом.
— И ты еще спрашиваешь? —
Салима засмеялась, не понимая, о чем это Холе говорит.
— Я же тебе написала, как я это все перенесла. И о том, что Меджид не оставил мне выбора. Не говоря о том, — добавила она ехидно, — что это касается только меня.
— Ты была и остаешься предательницей. Да, пожалуй, это твое дело. — Тут Холе раздраженно махнула рукой, давая понять служанке, что она не желает никакого кофе, который та принесла.
— Холе, да образумься же ты, — Салима попыталась утихомирить сестру и как-то сгладить ее вспышку гнева. — Как я тебе писала, у меня не было другого выбора.
— И потому ты торчишь здесь, вместо того чтобы вернуться в Бейт-Иль-Тани? В наш дом? К этому тебя тоже принудил Меджид?
— Нет, Холе. Меня никто не принуждал. Абд иль-Вахад, Джамшид и Хамдан попросили меня поселиться ближе к ним и не возвращаться в Кисимбани. Из любви к ним я приняла такое решение. — Несмотря на недоброе чувство, которое зашевелилось в ней, Салима оставалась спокойной.
Взгляд Холе переменился: вместо праведного гнева в нем читалось холодное презрение.
— Значит, это правда, что о тебе говорят: что ты предлагаешь свои услуги прислужникам англичан. Фу, Салима!
— Но я ничего не предлагаю…
— Какую же змею я пригрела на груди много лет назад!
Холе! Крик застрял у Салимы в горле, когда сестра вскочила и, цокая каблуками, в ярости бросилась на нее — пытаясь задушить.
Устало она поднялась на крышу и долго смотрела вниз на город, прислушиваясь к голосам, к шагам и иногда доносящимся до нее звукам музыки. Несмотря на то, что ночь была теплой, Салиму знобило, и она плотнее закуталась в шейлу. Закинув голову, она стала смотреть в небо, которое развернулось над ней во всем сверкающем великолепии. Насколько хватало глаз — всюду мягкая чернота, усеянная звездами. И Салима почувствовала себя ужасно одинокой и всеми покинутой, подобной песчинке, затерявшейся в бесконечности.
Однако она была не совсем одна. Была еще одна пара глаз, которые следили за ней: глаза были прищурены, чтобы в них не попадал едкий дым от сигары, но тем не менее они зорко смотрели на нее, их обладатель притаился в черном прямоугольнике неосвещенного окна в доме напротив, только этажом ниже.
Он стоял там не в первый раз, и не в первый раз новая соседка привлекала его внимание. Он не мог бы сказать, что было в ней такое, что пробудило его любопытство. На первый взгляд, она была одной из многих арабских женщин Занзибара, не имеющих лица, скрытого под полумаской, и укутанных черной плотной тканью верхней одежды. Однако когда дул сильный ветер и раздувал их одеяния, можно было увидеть, что под черными мешками они носят яркие платья. Но в черном они выглядели, как ночные бабочки, которых он видел у себя на родине. Или как здешние летучие мыши, которые иногда в коротких сумерках парили над крышами города, словно призрачные птицы.
Может быть, его привлекла ее манера держать себя, прямая осанка, как будто она бросала вызов всему миру и без слов заявляла: Смотрите, я не согнусь! А может быть, потому, что в ее облике отсутствовали беспечность и живость, свойственные женщинам, ведущим восточный образ жизни? От нее исходили серьезность и мечтательность, которые были так чужды Занзибару и которые как-то по-особенному восхищали его и притягивали.
Однако он и сегодня провел время
Сад роз и пряной гвоздики
21
Салима неуверенно стояла перед Меджидом, братом, который некогда был так близок ей и которого с тех пор она не видела. Он, как это и приличествует султану, пришел к ней в сопровождении большой свиты евнухов и рабынь. Его лицо, с детства отмеченное оспинками, сейчас было мертвенно-желтым с серым оттенком, кожа туго обтягивала его впалые щеки. Вокруг тусклых глаз лежали глубокие тени, а на висках и в бороде поблескивали серебряные нити. Тонкая ткань его джелабии и темная ткань абайи , украшенной по краям изысканной вышивкой, лишь подчеркивали его болезненное состояние. И тяжелые кольца болтались на его пальцах, из-за худобы кажущихся чересчур худыми и длинными.
5
Перевод И. Добряковой.
— Ас-саламу алейкуму , — смущенно пробормотала Салима; она вдруг почувствовала себя маленькой девочкой.
— Ва аллейки ас-саламу , — отвечал Меджид на ее приветствие. — Хотя я и старше тебя, все же решил первым приветствовать тебя в городе.
Несмотря на то, что слова эти были сказаны очень приветливо и, разумеется, Меджид так и думал, Салима восприняла их как пощечину, и щеки ее заполыхали.
В действительности, Салиме — как младшей по возрасту и по положению — следовало бы первой нанести визит Меджиду. И то, что он снизошел до нее и пришел первым, свидетельствовало о его великодушии, но одновременно и о том, что он, как и прежде, считал ее виновной.
— Я благодарю тебя, — продолжал он, — что ты была так добра, что передала владение Бубубу — тем самым позволив мне сохранить лицо перед английским консулом.
Боль от потери дома, тоска по Бубубу, по заросшему саду и по собственному кусочку моря — все смешалось с гневом против Меджида за то, что он отнял у нее частицу счастья. И вместе с тем она чувствовала облегчение — ей показалось, что до примирения остался один только шаг, — и она проглотила слова, готовые слететь у нее с языка. Она несколько раз хотела заговорить и, наконец собравшись с силами, тихо и несколько уклончиво ответила:
— Не стоит благодарности.
Меджид похвалил поданный ему кофе, поинтересовался ее хозяйством, спросил, как идут дела на плантациях и взял с нее обещание, что в ближайшие дни она нанесет ответный визит в Бейт-Иль-Сахель ему, Хадуджи и их общей тетушке Айше.
Через час он поднялся, чтобы попрощаться, и долго смотрел на сестру.
То, что было вчера, должно быть погребено и забыто. Считается только Сегодня и Завтра. Так будем держаться друг друга, правда, Салима?
Ей следовало бы почувствовать облегчение, но нет, облегчения не было. И она была права, как выяснилось спустя несколько дней. Поскольку роскошно обставленный визит султана в ее дом и их разговоры не остались незамеченными, слухи об этом слишком быстро распространились по городу и сразу же достигли ушей Баргаша и Холе, которая приправила ядом и желчью свое мнение по этому поводу и позаботилась, чтобы Салима о нем узнала.