Звезды над Занзибаром
Шрифт:
— Я не могу представить свою жизнь без нее, — сказал он просто.
— Вы хорошо продумали вопрос о женитьбе? — спросила она, оставив его признание без ответа. — Ей в Гамбурге придется нелегко.
Эмили Стюард хорошо знала, о чем она говорит, — каково это — жить на чужбине. Она сама едва успела сказать «да» своему Джорджу, как сразу же последовала за ним, свежеиспеченным доктором медицины, в Индию — из серокаменного дождливого Эдинбурга. Первые годы, проведенные в Индии, были очень тяжелыми; она была тогда совсем юной, а на нее сразу свалились обязанности жены и в скором времени матери. И это в жаркой и пыльной стране, где полноводные реки в сезон жары усыхали до едва-едва
Генрих сделал глубокий вдох.
— Это только временное пристанище. Там она и наше дитя будут в безопасности. Пока я не открою свое дело, которое будет нас кормить. Мир велик, и с ней я готов поехать куда угодно.
Эмили Стюард внимательно смотрела на него поверх чашки. Она тоже не слишком одобряла бьющие через край эмоции, но была отнюдь не чужда романтических чувств, о чем свидетельствовали кружевные салфеточки, с любовью разложенные по всему салону. А история Генриха Рюте и Биби Салме, немецкого торговца и занзибарской принцессы, нашедших друг друга и противостоящих всевозможным невзгодам, ожидавших плод своей любви и замысливших бежать с острова, — эта история была самой романтической из всего, что она когда-либо слышала. Это была сказка, волшебнее и трогательнее которой не мог сочинить ни один поэт-романтик.
Единственное, чего не хватало этой сказке — так это счастливого конца.
30
По городу двигалась процессия, люди ритмично хлопали в ладоши и возносили к ночному небу древние старые песни, в которых просили счастья и благословления, восхваляли жизнь и любовь. Африканки в канга и с тюрбанами на голове мешались с арабскими женщинами в их мрачных одеждах. Детей с распахнутыми от удивления глазами тащили за руку, а совсем маленькие сидели на бедре матери. Мужчин в толпе было мало, толпа продвигалась по лабиринту улиц, освещенных неровным светом масляных светильников и фонарей.
Сегодняшнею ночью стерлись все грани между господами и рабами, а арабские женщины освобождались от условностей, какие им предписывала традиция. Это была ночь перед праздником, когда на всех очагах острова женщины варили рис, а мужчины готовили листья маниоки с кокосовым молоком и орехами или корни маниоки с фасолью или рыбой, все круто предварительно посолив и поперчив — в большом количестве, чтобы каждый, кто бы ни пришел, смог бы поесть досыта. Как только праздник закончится, огонь тут же зальют водой, смешают с золой и отнесут на скрещенье дорог, выплеснут в море или выльют на заднюю стену хижины или дома.
Сегодня ночь прощания. Прощания с прегрешениями, раздорами и распрями; наутро все будет лучше, все будет по-иному. Сегодня ночью наступает конец муонго , отрезка времени в десять дней. Тридцать шестой муонго из тридцати шести, а с завтрашнего дня отсчет дней снова пойдет с самого начала.
Назавтра будет сику йа мвака (Новый год). А сегодня была ночь, когда принцесса Салима бинт-Саид собиралась оставить позади себя нечто большее, чем просто старый год. Тринадцать бесконечных дней она ждала этой ночи.
— Ну, иди же, — она прижала Хадуджи к себе так крепко, как будто не хотела ее отпускать, никогда. — Возвращайся в Бейт-Иль-Сахель, как договорились.
Хадуджи тихонько засмеялась, но смех был заглушен всхлипыванием.
— Бедный Меджид… Он и не подозревает, что с ним случится, когда я возвещу ему, что он сам разрешил тебе до завтрашнего вечера праздновать Новый год у подруги.
«Да уж, «бедный» Меджид, — с горечью подумала Салима. — Заставил прождать меня до вчерашнего дня и, вместо того, чтобы ответить на мои просьбы, милостиво желает беззаботного Нового года и шлет свои благосклонные пожелания. Мой последний праздник Нового года на Занзибаре, а еще через три дня ветер надует паруса корабля».
Нехотя они разомкнули объятия.
— Я очень виновата перед тобой, Хадуджи… — Мысль о том, что Хадуджи ждет топор палача, если Меджид прознает, какую роль сыграла она в бегстве Салимы, разрывала ей сердце.
Крепко сжатые губы Хадуджи дрогнули.
— Ни для кого другого я не стала бы делать этого. Только ради тебя, Салима бинт-Саид, — для тебя с твоим неукротимым сердцем. Поклянись… Поклянись мне… — она тяжело дышала, голос отказывал ей. — Поклянись мне, что ты насладишься своей жизнью до самой последней капли. Какие бы испытания тебе ни ниспослал Аллах…
— Клянусь тебе, — прошептала Салима, и едва сдерживаемая ярость послышалась в ее голосе. — Аллахом клянусь!
Хадуджи нежно погладила Салиму по лицу, провела рукой по шейле , покрывавшей ее голову.
— Всевышний да защитит тебя, сестра. — Она резко повернулась и выбежала из комнаты.
Салима прислушалась к звукам ночи. И ее учащенный пульс отдавался даже в ее ушах. Та-дунг-гунг. Та-дунг. Та-дунг-гунг. Та-дунг.
— Не угодно ли выходить? Уже пора, Биби Салме, — вошла одна из двух ее прислужниц, еще оставленных ей.
Простите меня, что я вас так жестоко обманываю.
Салима сердечно улыбнулась:
— Ну, конечно, пора.
Аскари (солдаты султана) коротко кивнули ей, когда она с обеими прислужницами переступила через порог и с наигранной веселостью пожелала им веселого и доброго Нового года. Потом они смешались с толпой, которая плыла по переулку. Салима физически ощущала, как презрительные взгляды этих аскари сверлят ее спину.
«Пумбаву ликипумбаа п’умбе , — во весь голос распевала Салима вместе со всеми, — фит’ у усило надари н’ гомбо . — Если глупец совсем глуп, то он просто глупец, глупый, как вол». — Знакомые с детства строчки понемногу снимали ее напряжение. — «Ват‘у хавенди тена П’емба — куна нюйяма мла-ват’у симба. — Мы больше не пойдем за Пембой-обманщиком, там в кустах притаился зверь, и он нападает на людей — это лев!»
А мой лев мне принесет свободу! У Салимы стало так легко на душе, что она отбросила голову назад и задорно рассмеялась, подмигивая служанкам. И тут она заметила человека, наполовину спрятавшегося в тени дома, который прищуренными глазами шарил поверх толпы. В его руке блеснул металл. Салима моргнула и быстро отвела взгляд в сторону. Слова застряли у нее в горле, липкий страх вмиг скрутил ей желудок.
Кажется, сверкнул кинжал?
Вполне возможно, что негодяи хотели воспользоваться суматохой, чтобы осуществить свои сомнительные планы. Вдруг Салима испугалась, что, хотя Меджид ради праздника и позволил ей покинуть дом, в его разрешении не было ни доверия, ни доброты. Только одна хитрость — надо было выманить сестру из дома, сестру, навлекшую позор на всю семью, — и сейчас, после полуночи, в опьянении, которое вскоре неминуемо охватит весь город, раз и навсегда покончить с ней.