Звезды над Занзибаром
Шрифт:
— Добрый вечер, господин Витт. — Из соседней комнаты вышел Генрих Рюте. Его лицо выразило крайнее удивление, но тут же стало озабоченным. — Что случилось?
— Ваш грандиозный план только что грандиозно провалился! — прорычал Витт, не утруждая себя формальными приветствиями, а его свободная рука махнула в направлении торгового дома «О’Свальд и К°». — И получаса не прошло, как два человека султана нежданно-негаданно ввалились в мою контору и на быстром суахили, при помощи рук и ног поклялись, что ваша Биби Салме не имеет права подниматься на борт нашего судна. Хотя султан и велел охранять ее дом, я должен при всех обстоятельствах позаботиться о том, чтобы наш парусник вышел в море без вашей
— Тогда мы должны… — начал было Генрих, но Йон Витт грубо его оборвал.
— Мы ничего не должны! Прежде всего — я не должен! — Он замолчал, пожевал губами. Потом спросил: — Вы уже весь багаж доставили на борт? — спросил таким тоном, словно его озарила идея.
— Осталось только несколько ящиков.
Йон Витт ненадолго задумался.
— Хорошо. Тогда я сообщу капитану, чтобы он встал на якорь на севере, перед Кокотони. Если хотите, вы можете переправить на корабль что-то еще… Все — кроме вашей… вашей невесты …
— Господин Витт, я…
— Нет, и еще раз нет! — Он резко взмахнул рукой. — Багаж — сколько угодно, Рюте, зафрахтованный груз, и это пожалуйста, но никаких людей! Я вас предупреждал, что наше соглашение будет расторгнуто, если султан пронюхает о нем, и вот сейчас мы его расторгаем. Я и без того рискую своей фирмой ради вашего груза — больше я ничего не могу для вас сделать. Ищите кого-нибудь еще, кто будет таскать для вас каштаны из огня. Желаю счастья!
Салима спряталась в углу и дала волю слезам. Она была так близка к свободе! Но даже не попробовала ее, свобода от нее ускользнула. А что было еще хуже — перед входом днем и ночью дежурили солдаты, не выпуская ее и не впуская к ней Генриха. Безнадежность нависла над домом, как птица, раскинувшая черные крылья, и оттого было еще безотраднее в пустых комнатах, без мебели и убранства, без слуг, которые покинули дом, получив вольную и немного денег. С ней остались лишь две прислужницы — и Хадуджи, которая сейчас присела подле сестры на корточках и обняла ее.
— Ш-ш-ш-ш, не плачь, — шептала она в ухо Салиме. — Все будет хорошо.
— Но я не представляю как! — всхлипнула Салима. — Я в ловушке. Без Генриха. Без всякой возможности выйти отсюда. Когда-нибудь Меджид потеряет терпение и вынудит меня отправиться в паломничество…
Хадуджи утешала ее, покачивая в объятиях, как маленькую.
— Но пока Меджид верит, что я ему верна. Он и не подозревает, что я помогаю вам бежать. В этом наше большое преимущество.
— Но кто-то все-таки узнал о наших планах и выдал их, — просопела Салима и вытерла щеки. Вдруг в ней молнией мелькнуло подозрение. Она выпрямилась и хотела высвободиться из рук Хадуджи, но та обняла ее крепче.
— Я не могу обижаться на тебя, Салима, — и Хадуджи подбородком нежно потерлась о плечо Салимы. — Безусловно, ты сомневаешься, не веду ли я двойную игру. То, что я еще с тобой и так просто не отдам тебя Меджиду, должно убедить тебя, что я целиком на твоей стороне.
— Возможно, я тоже увлеку тебя за собой в пропасть, — вырвалось у Салимы, — когда Меджид узнает, что ты…
— Предоставь это мне.
— Итак, мистер Рюте, — Эмили Стюард, супруга заместителя британского консула и врача, осторожно поставила чашку с чаем на стол. — Вы, конечно, поймете, если я скажу, что ваша просьба весьма щекотлива и что это коснется отношений между Великобританией и султаном Занзибара.
— В этом я абсолютно уверен, миссис Стюард, — он жестом вежливо отказался, увидев, что хозяйка придвинула к нему блюдо с печеньем. — Я бы ни за что не обратился к вам, если обстоятельства настоятельно не потребовали бы этого и не были бы так чрезвычайно важны. Как я полагаю, ваш супруг самым подробным образом посвятил вас в то, в каком затруднительном положении оказалась Биби Салме.
— Положение, в котором вы сыграли не столь уж невинную роль, мистер Рюте, — заметила миссис Стюард. Однако при этом она весело улыбнулась; улыбка сделала ее розовое свежее лицо — совсем не тронутое солнцем Занзибара, истинно британское, более британским оно просто не могло быть, — еще более очаровательным.
Брови Генриха приподнялись. Он сокрушенно взглянул ей в глаза и улыбнулся.
— И в этом я тоже уверен. Вина, которую я не отрицаю, и ответственность за нее хотел бы взять на себя целиком. Если мне будет дозволено.
Миссис Эмили Стюард отклонилась немного назад и сложила руки на коленях — на пышную юбку платья из легкого муслина. Ей нравился Генрих Рюте. Он был немного ее моложе. Во время деловых встреч, или на званых вечерах в его доме, или на приемах в английском консульстве она узнала его как очень приятного джентльмена, не легкомысленного или поверхностного: он знал множество языков, у него были выдающиеся способности и многообещающие перспективы. Ну, по крайней мере, до той поры, пока он не вляпался в эту злосчастную любовную историю с сестрой султана, разрушившую его репутацию, до сих пор безупречную. Слухи о нем и Биби Салме заползали в ворота британского консульства подобно морским светлячкам.
Маленькое бурное приключение в глазах общества ему, конечно же, нисколько не повредило бы — всем хорошо известно, как это бывает, когда ты молод, не женат и живешь на чужбине. К тому же — на Занзибаре, где все постоянно цветет пышным цветом и просто напитано соками земли, так что, по меркам общепринятой британской морали, в воздухе разлита почти непристойная чувственность. И вот на сей раз это возымело серьезные последствия. И это никогда не бывает хорошо и уж всегда все так запутывает, и все непременно ложится на плечи дамы, замешанной в такие отношения. Но этот особый случай все же мог стоить европейцам их выгодных контактов с домом султана: легкомысленная любовная интрижка, которая может иметь большое политическое значение. Если не брать все это во внимание, то она, Эмили Стюард, видит бог, вовсе не пуританка и не считает, что можно требовать жестокого наказания для женщины (а уж смерти тем более) за грехи, — для женщины, у которой была минута слабости; к тому же она слишком молода и слишком жизнерадостна.
— Это делает вам честь, что вы признаете свою ответственность, мистер Рюте, — провозгласила она с уважением.
Генрих рассмеялся, это был приятный и глубокий смех, который еще больше расположил к нему хозяйку дома; он вернул наконец на край блюдца серебряную ложечку, которую вертел в руках в продолжение всего разговора.
— Тем самым вы оказываете мне большую честь, уважаемая миссис Стюард. Наверняка в этом сыграло роль и то, что я безусловно принимаю на себя ответственность за свои действия и за последствия, а также за то опасное положение, в котором сейчас находится Биби Салме. Но это не единственная причина.
— И какая же еще? — Эмили Стюард снова взяла в руки чашку.
Генрих помедлил. Выказывать свои чувства или даже говорить о них он не собирался; не таким он вырос, не таким его воспитали.
Его стихией был разум, рациональность и трезвый расчет. По крайней мере, так обстояли дела еще год назад. Салима изменила все. Она изменила его. Словно своими поцелуями, своим смехом, от которого глаза ее сверкали, как омываемая морскими волнами прибрежная галька, она вливала в него солнечный свет и воздух Занзибара, напоенный запахом пряностей, — и теперь они струились у него по венам, все больше привязывая его к ней. Если Салимы не было с ним рядом, ему было холодно даже под этим горячим солнцем.