Звезды светят вниз (Звезды сияют с небес)
Шрифт:
– Слушай, Лара, в котором часу мы ужинаем? В восемь?
На нее навалилось чувство вины.
– Ох, Пол, боюсь, придется внести коррективы. Я уже собиралась тебе звонить...
– Что-то не так?
– Не волнуйся, все в порядке. Тут прилетел из Рима человек, – это по крайней мере было правдой, – с которым я должна встретиться...
– Значит, мне не повезло. Хорошо, в другой раз, девочка.
– Будь уверен.
– Я слышал, лицензия уже оформлена?
– Да.
– Рино доставит тебе удовольствие, дорогая.
–
Кладя трубку, она почувствовала на себе взгляд Келлера. В глазах – упрек.
– Тебя что-то беспокоит, Говард?
– Да. Избыток средств связи.
– Как прикажешь понимать твои слова?
– Слишком много здесь телефонов. Звонок от Мартина – дурной знак, Лара.
– Сколько раз Пол Мартин вытаскивал нас из беды? Что-нибудь еще?
– Нет.
– Тем лучше. За работу!
Филипп ждал за столиком. Не обращая внимания на восхищенные взоры, мисс Камерон прошла внутрь. При виде ее Адлер поднялся, и сердце Лары сладко заныло.
– Надеюсь, я не слишком опоздала?
– Ни на минуту. – Голос его чуть дрогнул. – Вы очаровательно выглядите!
Она простояла перед зеркалом не менее часа. Что надеть? Строгое платье? Элегантный костюм? Легкомысленную блузку? В конце концов предпочтение было отдано скромному туалету от Диор.
– Спасибо, Филипп.
Когда оба опустились в кресла, Адлер произнес:
– Чувствую себя как идиот.
– Но почему?
– Как-то не доходило. Вы – та самая Камерон!
Лара улыбнулась:
– Прошу простить.
– Господи! Отели, небоскребы, торговые комплексы! Разъезжая по стране, я повсюду слышал ваше имя!
– Вот и хорошо. Значит, не успели меня забыть.
Адлер пристальным взглядом изучал ее лицо.
– Мне не нужны какие-то напоминания. Люди только и говорят что о вашей красоте. Не надоело?
Лара раскрыла рот, чтобы ответить: пусть их, но фраза прозвучала так:
– Вы женаты? – Она прикусила кончик языка.
Губы Адлера дрогнули в улыбке.
– Нет. Семейная жизнь не для меня.
– Почему же? – Лара на секунду задержала дыхание. Но ведь он не...
– Потому что большую часть года я провожу на гастролях. Сегодня – Будапешт, завтра – Берлин, Париж или Токио...
Она с облегчением вздохнула.
– Все ясно. Расскажите о себе, Филипп.
– Что вас интересует?
– Все.
– О, тогда запаситесь терпением минут хотя бы на пять. – Адлер засмеялся.
– Нет, серьезно. Пожалуйста!
Он сделал глубокий вдох.
– Родители – коренные венцы. Отец был дирижером, мать преподавала музыку. В страхе перед армадами Гитлера они оставили насиженные места, перебрались в Бостон. Там-то я и появился на свет.
– Вы всегда знали, что станете пианистом?
– Всегда.
Пятилетним мальчиком он сидит за фортепиано, терпеливо отрабатывая упражнение за упражнением. В комнату с яростным криком врывается отец:
– Нет, нет и нет! Ты что, до сих пор не в состоянии отличить минор от мажора? – Тонкий, покрытый черными волосами палец тычет в линейки нотного стана. – Здесь же минор. Ми-нор! Неужели не ясно?
– Папочка, можно, я пойду? Ну пожалуйста! Меня ждут друзья.
– Обойдешься. Сиди и тренируй руку.
Восьмой по счету день рождения. После четырех часов непрерывной, умоисступляющей игры вспыхнула ссора с родителями.
– Ненавижу этот рояль! – Из глаз брызнули слезы. – Больше я за него не сяду. Не сяду!
Голос матери:
– Хорошо, милый. А теперь повторим andante. Начинай.
Десять лет. Квартира полна гостей, старых приятелей отца еще по Вене. А сейчас Филипп нам сыграет, говорит мать.
Нестройный хор голосов:
– Просим, малыш, просим!
– Моцарта! Моцарта, Фил!
Он со злостью садится на стул, поднимает крышку. Гости продолжают беззаботно болтать. Но вот пальцы коснулись клавиш, и разговор внезапно смолк. В комнате господствует музыка, живая и чистая. Вот тогда он почувствовал себя мастером. Да что там мастером – самим Моцартом.
Прозвучал последний аккорд. Между исполнителем и его аудиторией встала стена тишины. Минуты две приятели отца оставались абсолютно неподвижными, а затем воздух дрогнул от аплодисментов. В этот момент мальчик понял, кем он хочет быть.
– Я всегда знал, что стану пианистом.
– Где вы учились игре?
– До четырнадцати лет – у матери. Потом меня отправили в Филадельфию, в институт Кертиса.
– В Филадельфии вам понравилось?
– Очень.
Четырнадцатилетний паренек, у которого в Филадельфии ни друзей, ни знакомых. Институт – четыре уютных, построенных в начале века особняка неподалеку от Риттенхаус-сквер. Из всех музыкальных учебных заведений страны он больше других напоминает знаменитую Московскую консерваторию. К его выпускникам с гордостью причисляли себя Сэмюэл Барбер, Леонард Бернстайн, Джанкарло Менотти, Питер Серкин и еще десяток знаменитостей.