Звезды-свидетели
Шрифт:
«Да, Вадим Борисов мог быть мужем Нины Вощининой», — добавил он.
«Господи, Гера, чем ты занимаешься?! У тебя на носу такая интересная работа, а ты по уши вязнешь в дерьме! Срочно надо раскапывать дорогу к твоему дому, пока тебя там не укокошили! Вот черт!»
«Пока. Я не могу больше писать».
Он солгал Рубину, чтобы не читать гневных строк Левы о том, какой он дурак. Он и сам все о себе знает!
Он слышал, как Нина в кухне моет посуду. Потом она притихла, и Герман даже представил себе, как она сидит одна, за столом, у окна, смотрит в темноту и думает о чем-то своем — о том, чего ему, человеку постороннему,
Возможно, он бы и проникся к ней сочувствием, если принять во внимание обстоятельства, заставившие ее выстрелить в своего мужа и его друга, но, когда он узнал, что девушка выдает себя за погибшую женщину, чувства его к ней охладели. Да что там — он стал бояться ее!
Однако на кухне было так тихо, что он подумал: может быть, с его гостьей (хотя какая она гостья?!) что-то случилось? Словом, ему захотелось заглянуть в кухню. Он встал, открыл дверь и увидел картинку, представившуюся ему — она сидела спиной к нему, за столом, облокотившись о спинку стула, и смотрела в окно. Если учесть, что стекло было по всему периметру залеплено снегом и по центру окна поблескивало пятнышко ночной стеклянистой фиолетовости, то получалось, что девушка сидит и смотрит просто в одну точку…
— У тебя все в порядке? — спросил он и закашлялся, за что ему стало страшно стыдно.
— Да, да, не волнуйся. У меня все в полном порядке, не считая нескольких трупов… и одного предательства, которое и предательством-то и не назовешь. Так, ошибка.
— Мне постоянно кажется, что с тобой в любую минуту может что-то случиться. Ну, например, сердечный приступ.
— Нет-нет, не переживай. Просто я думаю, как буду жить дальше.
— Если я оставлю дверь приоткрытой, так, чтобы видеть тебя, а сам буду играть на рояле, я не помешаю тебе?
Ну не дурак ли он? В собственном доме задавать такие вопросы?! Это как же нужно себя не уважать!
— Да. Конечно. К тому же это твой дом. — Последние слова она произнесла с каким-то особым чувством.
Герман, оставив дверь приотворенной, сел за рояль. Теперь он видел эту картинку словно в раме — девушку, сидевшую в задумчивости перед слепым заснеженным окном. О чем она думает?
Он принялся наигрывать самые разные мелодии. Смешивал их, сочинял на ходу вариации на заданные им самим темы, варьируя и изменяя мотивы, пересыпая их сложными аккордами и внезапно переходя из минорной гаммы в мажорную и наоборот. Но минорных тем было все равно больше, и они рождались из образа очень странной, быть может, запутавшейся в своей собственной жизни девушки, которую случайно приютил у себя немолодой уже, но и не старый еще композитор. И никаких ассоциаций с бунинской повестью, конечно, в это время в его голове и душе не возникло. Он был всецело поглощен своими мыслями и чувствами о Нине. О лже-Нине. Она представлялась Герману героиней сложного психологического романа (или фильма), может быть, даже триллера. Что он знает о ней, кроме того, что она сама о себе рассказала? Да ничего! Хотя фантазии ему было не занимать, и он мог свободно распоряжаться вымышленным прошлым своей гостьи. Странное дело, думал он, когда она молчит, не озвучивает свои страшные мысли о необходимости наказывать зло таким же злом, то кажется ему чуть ли не романтической героиней. Может, попросить ее подольше молчать, до тех пор, пока не расчистят снег и у него не появится возможность уехать в Москву?
Но нет, она не станет молчать. Она же специально выбрала в качестве жилетки, куда можно поплакаться, именно его — мягкого, уступчивого человека с тонкой душевной организацией, такого, который никогда не выставит человека за дверь и не выдаст его милиции. Хотя она в нем сильно ошиблась! И первый шаг предательства по отношению к ней он уже совершил, сообщив Леве кое-какие подробности о своей гостье. Кто знает, вероятно, в одно прекрасное утро они проснутся от шума тракторов, расчищающих дорогу. Появятся люди в форме и уведут под белые ручки девушку с кротким именем Нина. Чужим именем.
Так, раздумывая и продолжая что-то наигрывать, он увидел, как спина Нины вдруг напряглась, она выпрямилась, потом сначала повернулась, встретилась взглядом с ним, затем поднялась, сделала несколько шагов по направлению к нему и остановилась в дверном проеме, подняв руки и сцепив их на затылке:
— А что это ты только что играл? Мелодия была такая… очень красивая и невыразимо грустная. Откуда она? Из какого кинофильма? Не скажу, что я это где-то слышала, но мелодия удивительная.
Она смотрела на него, лицо ее было заплакано, уголки губ опущены, волосы растрепаны. Она была так несчастна в эту минуту, что Герман даже пожалел о том, что написал о ней Рубину. Шутка ли — убить трех человек?!
— Так бы и слушала… — прошептала она. — Ведь это твоя музыка?
— Вот эта? — Он повторил то, что его пальцы, казалось, сами наигрывали.
— Ну да! Очень красивая мелодия. Представляю, как она будет звучать с оркестром. И если главную тему отдать флейте… Я вообще очень люблю флейту.
Герман, абстрагировавшись на несколько минут, быстро, по профессиональной привычке, записал мелодию на листах нотной бумаги. У него чуть не вырвалось: вот спасибо тебе за очередной шедевр!
— Ты читала «Митину любовь» Бунина?
— Да. Очень красивая и вместе с тем трагическая повесть. Бунин, я думаю, очень любил женщин, раз так описывал их.
— Мне поручили написать музыку к фильму, к экранизации этой повести Бунина — «Митина любовь».
— Здорово! Можно себе представить, какая это будет красивая музыка. Я, конечно, не музыкант, но, думаю, основных мелодий должно быть три — тема любви Мити к Кате, темы Кати и Мити и, конечно… да, это уже четвертая, но, скорее всего, видоизмененная, с трагической краской, — тема любви, переходящей в смерть.
— Да, я тоже так думаю, но у меня пока нет возможности перечитать Бунина. Вернее, нет настроения. Разве ты не понимаешь, чем забита моя голова?
— Боишься меня? — Глаза ее сверкнули холодным блеском, и Герману вновь стало не по себе. — Да пойми ты — кто-то же должен бороться со злом!
— Что ты заладила: зло, зло! А то, что ты прибилась ко мне, влезла в мою жизнь и мешаешь мне, угрожаешь привлечь меня чуть ли не в соучастники… Это разве не зло? Такое тебе в голову не приходило?!
— Я могла сказать все, что угодно, лишь бы ты не отказался приютить меня у себя. Но реального-то зла я же тебе не сделала. Я даже помогаю тебе! Вот — готовлю, завтра утром примусь за уборку. Говорю же, буду сидеть тихо, как мышка.
— Да и так вокруг тишина такая, что уши закладывает.
— А я бы так не сказала. В доме постоянно звучит музыка, и она мне очень нравится. Ты очень, очень хороший композитор! И с Буниным у тебя тоже все получится. Знаешь, я бы и сама перечитала Бунина.