Звезды в моем сердце
Шрифт:
Оглядываясь назад на то время, когда мама была жива, Гизела представляла себе его в золотистых тонах счастья, искрящимся от радости, но все это исчезло в маленькой, покрытой каменной плитой могиле на церковном кладбище.
«Где ты, мама? Почему ты не придешь ко мне?» – с плачем произносила маленькая Гизела каждую ночь, лежа в своей узкой кроватке, несчастный и одинокий ребенок, который боялся смотреть не только в темноту, но и в свое будущее.
Ей казалось, что мама покинула ее навсегда, что не существует никакой загробной жизни, что невозможно восстать из могилы. Но, подрастая, Гизела стала верить,
И сейчас, в эту минуту, у нее внутри росла уверенность, что мама настоятельно убеждает ее принять сегодняшнее приглашение.
«Ступай! Ступай! Не упусти свой шанс!»
Слова, казалось, звучали в самом сердце. Гизела была уверена, что они шли неизвестно откуда, что их не мог подсказать ее собственный бедный, совершенно сбитый с толку умишко.
Она положила кнут и перчатки рядом с отцовскими и сняла шляпку. Мельком взглянула на себя в зеркало: глаза – как у испуганного оленя, лицо – бледное от смертельного страха; и тут же отвернулась, зная, что чем больше будет разглядывать себя, тем больше разнервничается.
Как она и предполагала, отец был в курительной комнате. Он сидел справа от камина, развалясь на своем обычном стуле и вытянув перед собой ноги в заляпанных грязью охотничьих сапогах, которые он так и не снял; в камине разожгли большой огонь, и от его белых бриджей и алой куртки шел пар. Под рукой стояла неизменная бутылка портвейна, а напротив сидела его жена.
Леди Харриет жаловалась на что-то своим тонким пронзительным голосом, и хотя сквайр удостаивал ее односложными репликами, она довольствовалась такой аудиторией, пусть не очень внимательной, чтобы высказать свои горести.
– А я ей отвечаю: «Может, это для вас хорошо, а для меня – так не очень», – рассказывала мачеха, когда Гизела вошла в комнату.
Леди Харриет услышала, как за девушкой закрылась дверь, и резко обернулась.
– Итак, ты вернулась, Гизела, – сказала она. – Давно пора. Где ты была, я хотела бы знать. Твой отец уже полчаса как дома. Я только что ему сказала, что, если это будет продолжаться, можете распрощаться со своей охотой, миледи. В доме полно работы, а ты, вместо того чтобы заняться делом, носишься по полям, растрепанная, как чучело, и заигрываешь с мужчинами.
Гизела подошла поближе к камину и, слегка заикаясь от волнения, обратилась к отцу:
– Папа… я должна… тебе что-то сообщить.
– Что такое? – спросил он, даже не повернув головы, чтобы взглянуть на нее, но зато протянул руку к стакану, который успел налить до краев.
– У меня к тебе поручение, папа. От графини Гогенемз. Она просит, чтобы сегодня вечером… ты отобедал с ней в Истон Нестоне… и… взял меня с собой.
Сквайр поставил на место стакан, но прежде, чем он смог сказать хоть слово, леди Харриет визгливо закричала:
– О чем говорит этот ребенок? Что за чепуха! Графиня Гогенемз! Как бы не так! Ну разве можно поверить, чтобы она пригласила отца таким способом? Ты перепутала имя.
– Нет, я ничего не перепутала, – сказала Гизела. – Я… помогла ей сегодня, когда она упала с лошади на поле Ренолдзов. Ты знаешь, папа, какое там коварное место возле ограды. После я отвела ее в дом. Она особо подчеркнула, что хотела бы видеть и меня сегодня.
– Невероятно! – завопила леди Харриет, поднимаясь со стула. – Только послушай ее, Джордж! Ты же прекрасно знаешь, кто такая на самом деле графиня Гогенемз!
– Да, знаю, – медленно произнес сквайр.
– Глупая девчонка все перепутала. Это на нее похоже. Нерадивое и глупое создание! Даже простое поручение не в состоянии выполнить.
– Я все правильно передала, – терпеливо настаивала на своем Гизела. – Если вам угодно, то отца на обед пригласила императрица Австрии.
Наступила недолгая тишина, затем сквайр произнес:
– Ты уверена, что не ошиблась, Гизела?
– Да, папа. Она спросила, как меня зовут, а когда услышала, кто была моя мама, то сказала, что хочет тебя видеть.
– Ах вот как! – язвительно заметила леди Харриет. – Значит, ты расхныкалась перед императрицей – если, конечно, ты действительно говорила с ней – о своих аристократических родственниках из Австрии.
– Да, я сказала ей, кто моя мама, – с готовностью ответила Гизела. – Ты знаешь, папа, императрица помнит ее! Они встречались в детстве. И моего дедушку она тоже помнит!
– И поэтому она пригласила тебя на обед, – продолжала язвить леди Харриет. – Тебя! На обед к императрице! Неплохо! Хорошая шутка. Сейчас умру от смеха.
Она откинула голову и расхохоталась грубым, неприятным смехом, в котором совершенно не чувствовалось веселья. Сквайр посмотрел в ее сторону.
– Полно, Харриет, – сказал он, и в голосе его прозвучало предостережение.
– Нечего меня останавливать, – заявила жена сквайра. – Я прекрасно понимаю, что произошло. Эта сладкоречивая маленькая дрянь помогает императрице, а потом втирается к ней в доверие. Она сообщает нашей гостье, кто она такая, и императрица, думая, что встретила свою соотечественницу вдалеке от дома, любезно приглашает ее отобедать. Меня не приглашают – о нет! Мной пренебрегают, как будто меня на свете не существует! Но так всегда и бывает. В этом доме я терплю только такое обращение. Нет, нет! Наша принцесса обязательно должна поехать, разряженная в пух и прах. Там она вдоволь наговорится о своем благородном происхождении и о родственниках своей матери, которые, что весьма любопытно, ничего не хотят иметь с ней общего. Возможно, Гизела, ты сообщила императрице об этом обстоятельстве? Возможно, ты объяснила ей, почему твоя знатная родня никогда не пишет, почему никогда не поинтересуется, жива ли ты?
Мачеха задавала вопросы с такой злобой, вытянув и без того длинное лицо с острым носом, что Гизела от нее отпрянула.
– Харриет! Харриет! – снова предостерег жену сквайр.
– Нечего покрикивать на меня, Джордж, – огрызнулась она. – Если ты думаешь, я позволю, чтобы этой неряхе все сошло с рук, то ты ошибаешься. Я собираюсь сказать ей всю правду. Сейчас она узнает кое-что о своей драгоценной мамочке, о чем и не подозревала до сих пор.
– Харриет, я запрещаю тебе говорить что бы то ни было, – заявил сквайр.