Шрифт:
Глава 1
Гизела толкнула дверь шорной мастерской. Хотя ей частенько приходилось бывать здесь, ее всегда охватывали неловкость и смущение оттого, что она вторгается в чисто мужское царство. Она неизменно чувствовала одно и то же: странное замирание сердца и нерешительность, заставлявшие лихорадочно подыскивать какой-нибудь подходящий предлог, чтобы оттянуть тот момент, когда нужно будет переступить порог и привлечь к себе любопытные взгляды не менее десятка незнакомцев.
Старик Фред Тайлер, шорник, хорошо ее знал, и конечно, она не его боялась. Она приходила сюда с отцовскими поручениями с тех пор,
— Едешь в Таусестер? У меня найдется кое-что для Тайлера починить.
Фред Тайлер был не просто шорником. Его мастерская, как казалось Гизеле, была центром и средоточием всех сплетен, бродивших по округе. Там неизменно можно было увидеть компанию мужчин, стоявших перед гудящим очагом во всю стену, в котором горели бревна. Мужчины были в высоких сапогах и бриджах, забрызганных грязью, алых охотничьих куртках с разноцветными воротничками, обозначающими, к какому охотничьему обществу они принадлежат — «Пайтчли», «Байсестер» или «Герцог Графтонский». Держа руки в карманах, они обычно хохотали во все горло. А иногда накачивались пивом из высоких оловянных кружек, которые доставлял им из соседней пивной мальчишка, служивший у Фреда Тайлера на посылках.
Гизеле всегда казалось, что стоит ей войти, как их смех тут же резко обрывался. Наступала внезапная тишина, во время которой джентльмены, собравшиеся у очага, внимательно ее разглядывали. После, когда она уходила, они снова принимались хохотать, и их смех еще долго звенел у нее в ушах.
Ей всегда хотелось знать, что Фред Тайлер произносил в ответ на вопрос, который она очень часто успевала услышать, прежде чем за ней захлопывалась дверь:
— Кто она?
Что он отвечал? Как-нибудь односложно, типа:
— Она дочь сквайра Мазгрейва. Это было бы простым объяснением. Или, быть может, он пускался в подробности и добавлял:
— Она дочь сквайра Мазгрейва от первой жены, той красивой иностранки, что умерла десять лет тому назад, а потом он женился на леди Харриет.
— Боже милостивый! Так у Харриет Мазгрейв есть падчерица? Вряд ли ей это по нутру. Женщины никогда не пользовались ее особой любовью.
При этом снова раздавался взрыв хохота, от которого Гизела, вздрогнув, ускоряла шаги по булыжной мостовой.
А может быть, она преувеличивала. Может быть, как бывало в детстве, она дала волю своему воображению. Может быть, джентльменов у огня вовсе не интересовало, кто она такая. И в самом деле, с чего бы она могла их заинтересовать? Вид у нее совершенно убогий и ничтожный — в ветхом коричневом платье, заштопанном и залатанном где только можно. Унылая шляпка давно уже вышла из моды. С чего бы им смотреть, как она украдкой, боязливо заходит в мастерскую по очередному пустяковому поручению, с каким легко бы справился их грум, если бы отец счел возможным обойтись без него хотя бы недолго.
«Ну почему я такая трусиха?»— спрашивала себя не раз Гизела. И сама себе отвечала, что только скованная стенами дома она страдает от чувства неполноценности.
Но все совсем по-другому, когда она верхом на коне. Те минуты уравнивали ее с любым мужчиной и даже ставили выше многих. Она знала, что может быть быстрее всех; она знала, что хоть на ней и потертая амазонка, ей нечего стыдиться того, как она держится в седле и с каким умением управляется с лошадью.
— Я не боюсь! Я не боюсь! — теперь повторила она самой себе и вошла в мастерскую.
Ее опасения были напрасны. Сегодня у огня грелись только двое, и обоих она знала. Это были фермеры, один — из Нортгемптона, другой — из южной части графства, пожилой человек, который однажды помог ей поймать лошадь, когда та сбросила ее, взяв очень сложное препятствие.
Гизела робко улыбнулась ему, ступая по деревянному полу, а он приподнял в ответ шляпу. Фред Тайлер уже вышел из-за деревянного прилавка, вытирая руки о кожаный фартук. Фред Тайлер выглядел словно какой-то предмет из собственной мастерской. Его можно было представить только в такой обстановке: окруженного седлами и уздечками, вожжами и подпругами, кнутами и упряжью. Он сам был цвета дубленой кожи, с согнутой спиной от долгих часов, проведенных внаклонку над работой. Благодаря огоньку в глазах и шуткам, слетавшим с языка, он стал популярной личностью по всей округе, так что мужчины всех сословий и рангов приходили навестить старика Фреда, когда им случалось попасть в Таусестер.
— Доброе утро, мисс! Чем могу быть вам полезен?
— Доброе утро, Фред! Сквайр попросил меня отдать вам эти поводья. Говорит, они шершавые.
И Гизела вручила поводья старику. Он взял их, измерил длину и поцокал языком, обнаружив лопнувший стежок.
— Передайте сквайру, все будет сделано; завтра он получит их обратно.
— А еще он просил сказать вам… — начала Гизела. Но в это время дверь мастерской широко распахнулась.
— Шорник! — раздался властный окрик. В дверях стоял слуга, но очень высокомерный и ослепительный слуга. На нем были бриджи, сапоги, начищенные до зеркального блеска, ливрея, украшенная пуговицами с гербами, желтый в черную полоску жилет и цилиндр с кокардой, лихо надетый набекрень, что само по себе уже было дерзостью.
— Эй там! Шорник! — вновь закричал этот человек совершенно невероятного вида, и его крик эхом разнесся по всей маленькой мастерской.
— Вы меня зовете? — спросил Фред Тайлер, медленно делая шаг вперед.
— Кого же еще, если ты и есть шорник? — последовал ответ. — Его милость хочет поговорить с тобой. Выходи, и поторапливайся. Нам недосуг весь день околачиваться в этой дыре.
Мгновенно наступила тишина. Фермеры у камина оборвали разговор и уставились на лакея. Гизела тоже смотрела на него. В какой-то момент показалось, что Фред Тайлер колеблется. Он привык, что знать обращается к нему если не с почтением, то, по крайней мере, с, долей вежливости. Возможно, в какой-то момент он почувствовал негодование и даже желание возмутиться таким нелюбезным обхождением. Но традиция была для него свята.
— Я не задержу его милость, — произнес он и поспешил на улицу, громко захлопнув за собой дверь.
Гизела принялась терпеливо ждать. В то же время она почувствовала, что дрожит, как будто мартовский ветер выдул все тепло из лавки. Новый, 1876 год принес с собой пронизывающий холод и глубокие сугробы. Февраль был сырым и туманным, с мартом пришел буйный ветер, ураганом пронесшийся по округе, выворачивая с корнем деревья и грохоча по улицам сорванными с домов трубами. Казалось, зима слишком затянулась. Гизеле вдруг неудержимо захотелось весеннего тепла, первых нарциссов, длинных солнечных летних дней. Погруженная в собственные мысли, она сначала не вникла, о чем говорили фермеры, но затем смысл их разговора постепенно дошел до ее сознания.