Звёзды вовне
Шрифт:
Альтерман много переводил, в основном для театра: Шекспира, Мольера, Расина . Он свободно читал по-французски, по-английски и по-русски, однако с этого языка не переводил – за исключением нескольких произведений для детей, например «Доктора Айболита», «Бармалея» и «Лимпопо» К.И. Чуковского. Зато в личной библиотеке Альтермана была широко представлена русская и советская поэзия.
Творческое наследие поэта огромно. Вышедшие в свет пятнадцать солидных томов включают большую часть написанного, хотя далеко не все.
Фундаментальная биография Натана Альтермана, начатая его другом детства Менахемом Дорманом, и завершенная
Альтерман рано понял, что без сохранения внутренней цельности ему не выполнить своего предназначения. Требуется для этого еще и полная самоотдача профессиональному целеустремленному труду. Нужна особая энергия, мужество особой закалки, чтобы оградить свою самобытность и сберечь внутренний жар, без которого никогда не добиться волшебного свечения слов.
Отсюда – конфликт с внешним миром, который у каждого художника выявляется по-разному.
Товарищ юности Альтермана Пинхас Лендер вспоминает:
«От него веяло скрытым холодом, не допускавшим ни малейшей фамильярности. Застенчивая улыбка, не сходившая с губ, как бы защищала его и придавала обаяние всей его угловатой фигуре, высокой, с непомерно длинными ногами и руками, похожими на жерди. Ходил он, раскачиваясь, взмахивая своими жердями, очень напоминал «корабль пустыни» на марше, то есть верблюда. Говорил же мало и неохотно, как бы выталкивая слова откуда-то из глубины, с удивлением прислушиваясь к их звучанию. Иногда часами не произносил ни единого слова, и я понимал, что он находится сейчас в своем внутреннем мире, куда никому нет доступа…»
Ещё об одной черте характера Альтермана можно узнать из воспоминаний Президента страны Шимона Переса (на вечере 9.03.2010, посвящённом началу торжеств по случаю столетия со дня рождения поэта). Премьер-министр Давид Бен-Гурион, узнав, что поэт живёт в неудобной квартире на шумной улице, велел предложить ему лучшую квартиру и место жительства, добавив, что это, конечно, не может помешать ему и дальше критиковать как самого Бен-Гуриона, так и его политику. Но Альтерман, подумав, отказался: критиковать то можно, а хвалить будет неловко.
Можно добавить, что был он простодушен, щедр, мягок, обаятелен. И еще был скрытен, чужд пафосу, театральности. Охранял свой внутренний мир от любых посягательств. У него было множество друзей, и все же он обрекал себя на одиночество, ибо считал надежным только этот вид самозащиты. Ему пришлось слишком многим пожертвовать, чтобы сберечь изощренность восприятия и утонченность чувств. То, что было благом для поэзии, для него обернулось несчастьем.
Ему нужен был допинг, чтобы тянуть свою лямку, и таким допингом стал для него алкоголь…
Две женщины, две музы, два ангела находились рядом с ним, оберегали его.
Им он обязан решительно всем. Без них его жизнь была бы каторгой – и только.
Правда, была у него еще и обожаемая дочь Тирца, унаследовавшая от матери красоту и талант драматической актрисы, а от отца поэтический дар.
Рахель Маркус, драматическая актриса, стала женой Альтермана. Он встретил ее в 1935 году в тель-авивском кафе, где собирались художники и поэты. «С той поры, как я увидела его, – вспоминает Рахель, – я не смотрела больше ни на кого на свете всю свою дальнейшую
Рахель Маркус была хорошей актрисой, играла с холодной самозабвенной отрешенностью, и любила свою профессию не менее сильно, чем свою семью. Ее память напоминала неупорядоченный архив, настолько была забита пьесами и драматическими сценами из обширнейшего ее репертуара. В дни спектаклей и репетиций, – а их бывало великое множество, – Рахель исчезала на целые дни, не забыв, однако, приготовить обед Натану и Тирце.
Циля Биндер, художница, была его прекрасной дамой (и иллюстратором некоторых его книг). Когда они встретились, ей было девятнадцать, а ему – за сорок…
С тех пор – свыше двадцати лет – ее жизнь не сходила с орбиты его жизни. Она была счастлива, потому что любила, и страдала из-за того, что так мало значила в его жизни. Так ей казалось…
Вот отрывок из ее письма, из которого сразу становится ясно, как эта женщина умела любить: «Мой Альтерман, что мне делать с моей тоской по тебе? Что мне делать с моей любовью, которая становится все огромней с каждым часом, с каждой минутой? Она больше и сильнее меня. Помоги мне, мой Альтерман. Ведь мне суждено навсегда остаться на обочине твоей жизни. Никогда ты не будешь моим. Никогда мне не гладить твоих рубашек. А ведь для меня это было бы высшим счастьем. Мне ничего не надо в жизни, кроме твоей любви…»
Рахель знала о существовании Цили. И сумела подавить в себе и боль, и ревность…
Трагедия этих запутанных отношений имела достойный финал.
17 марта 1970 года Альтерман лег в больницу на операцию язвы желудка. После операции он не пришел в сознание. Рахель и Тирца не отходили от его постели. Вот что записал в своем дневнике Менахем Дорман:
«19 марта. Я пришел в больницу довольно рано. В коридоре сидела Рахель, усталая, напряженная. Я молча сел рядом. Она спросила:
– Ты в хороших отношениях с Цилей?
– Ну, да, – признал я не без смущения.
– Натан считал, что у него рак, – сказала Рахель. – Ложась в больницу, он просил меня передать кое-что Циле. Я хочу ее видеть. Не сегодня… Может быть, завтра… Скажи Циле, что она нужна мне… Ты ведь знаешь, я не могла ее ненавидеть. Никогда не сказала о ней дурного слова… Да и в чем она виновата? Любовь – это не преступление… Тирца – иной породы. Для нее сама мысль о том, что Натан мне изменяет – была невыносимой. Натан с трудом сумел убедить ее, что с этой женщиной у него все кончено. У Тирцы был нервный срыв, когда она узнала правду…»