Звонок другу
Шрифт:
— Это и есть твоя идея? — усмехнулся Килла.
— А чем плоха?
— А чем хороша? Охотхозяйство, техникум какой-то… Нет, я так сразу не могу ответить. Тут надо мозговой извилиной пошевелить.
— Пошевели, сынок. Только в другой раз за этим лекарством, чувствую, не ты приедешь. А твои дружки. Потому что и тебя хулиганы отделают. Хорошо бы не до смерти.
Вздохнув, отец вытащил из-под стола большую бутылку, на дне которой плескалась самогонная муть, налил рюмку под самый ободок. Сыну выпить не предложил. Опрокинул в рот стопарик, взял с тарелки сморщенный соленый огурец. Не в правилах Владимира Николаевича
— Может, все-таки плюнешь на московскую жизнь, — сделал последний заход Владимир Николаевич. — Кто там по тебе соскучился, в твоей Москве? Кому ты там нужен? А тут воля, простор. Настоящая мужская жизнь. Руки, ноги у тебя есть и голова на месте. Все в твоих силах.
Леха неопределенно пожал плечами.
— На охоту пойдешь? — спросил отец.
— Если возьмешь, пойду, — кивнул Леха. Никуда идти не хотелось, насмотрелся он на эти дела, когда в прошлом году жил на кордоне три месяца. Но отказывать отцу тоже не хочется. — А твой Зотов возражать не станет?
— Скажу, что ты из наших. Из егерей.
Охота — это лишь красивое название, придуманное для лохов. Никакой романтики в этом занятии нет. Еще засветло Зотов, Леха и отец вышли с территории базы, лесом по узкой тропинке протопали километра три. Остановились возле стрелковой вышки. Такие стоят на зонах: поднятая на десять метров над землей деревянная кабинка с окошками для стрельбы. Заслонки окон, сколоченные из струганных досок, открывались внутрь, петли тщательно смазаны, чтобы скрипом не насторожить зверя. Внутри пара скамеек и маленький столик.
Отец вскарабкался вверх по лестнице первым, открыл люк, махнул рукой, мол, можно подниматься. Пропустив Зотова и Леху, плотно закрыл крышку, присел на край скамьи, чуть приоткрыл створку окна. Зотов устроился напротив него, тоже глянул в окно, на подкормочную площадку, куда по вечерам приходили кабаны, голодавшие зимой и весной.
Теперь предстояло дождаться первых сумерек. В светлое время зверя не жди.
При ближайшем рассмотрении Зотов оказался дядькой лет пятидесяти, худым, с впалыми щеками. Очки в золотой оправе косо сидели на хрящеватом носу. Ерзая на лавке, он изредка шепотом о чем-то спрашивал отца, кивал в ответ головой. На минуту затихал и снова начинал проявлять беспокойство, на месте не сиделось. Он кутался в овчинный тулуп, покусывал губу, снимая рукавицы, гладил ладонью цевье карабина «Тигр» с оптикой. Леха, наблюдая за Зотовым, заключил, что тот не самый опытный охотник, но и не полный дурак. Тулуп нафталином не присыпал, знает, что зверь чует этот запах за километр. Поэтому близко не подойдет. И карабин взял, а не ружье, заряженное картечью. Из ружья матерого кабана не положишь.
Время от времени Зотов вытягивал из внутреннего кармана фляжку с разведенным спиртом, прикладывался к горлышку и выразительно морщился, будто хотел блевануть. После выпивки снова тянуло на разговор.
— А ты хорошо прикормил? — шепотом спрашивал Зотов. — Корма не пожалел?
— Все, как надо, — шептал отец. — Кабану деться некуда. Земля на полях промерзла. В лесу еще снег выше колен. Подкормка единственное спасение.
— Сколько еще ждать?
— Ну, как обычно, — отвечал отец. — На вышку садимся за час до того, как кабан приходит за кормом.
Сумерки медленно густели. Из окошка просматривалась поляна, заросшая мелким сорным подлеском. Со всех сторон голое место обступал хвойный лес. На дальнем краю поляны, метрах в ста от вышки, лежала подкормка. Леха смотрел на часы, хотелось курить, но в будке табачный дым пускать нельзя. Прошло уже два часа, скоро совсем темно станет, а зверя нет. Отец сидел на голой скамье, не двигаясь, кажется, и холод его не брал. Наконец, на фоне серого снега четко обозначились силуэты четырех поросят-сеголеток и подсвинка. Эти первыми пришли на место, потому что сейчас они самые голодные. Значит, и кабан где-то рядом, прячется в кустах.
Зотов поднялся на ноги, вскинул карабин, поймал в сетку прицеливания фигурку поросенка. Нет, неопытный он стрелок. Слишком напрягает руки. Ствол подрагивает, выписывая в воздухе замысловатые фигуры. И чем дольше он целится, тем сильнее дрожат руки, тем меньше шансов достать цель.
Зотов задержал дыхание, прищурил глаз. Сейчас пальнет. Леха зевнул. Он столько раз становился свидетелем убийства животных, что это зрелище надоело до тошноты. Килла считал, что при современном развитии ружейного дела охота превращается в некое подобие бойни, в занятие, недостойное нормального человека, и у жертвы нет пути к спасению. Вот если бы шансы охотника и дичи уравнять…
Отец сделал Зотову знак руками, мол, погоди, не стреляй. Охотник выпустил облачко пара, переведя дух, опустил ствол. Свободной рукой поправил очки. Минут через десять появился крупный секач с длинными клыками.
Теперь Зотов не зевал. Его лицо разрумянилось, то ли от азарта, то ли от спирта. Он снова вскинул ствол, тщательно прицелился. Поросята и подсвинок, что-то почуяв, с визгом разбежались по сторонам. Кабан замер на месте, словно и он услышал посторонний шум.
Зотов нажал на спусковой крючок, ударил выстрел. За ним другой. Кабан рванулся к лесу, погнал вперед, к дальним зарослям кустарника. У Зотова оставалось пять секунд, не больше, чтобы поймать зверя в прицел и не промахнуться. Леха подумал: вот если бы этот хмырь Зотов взглянул на мир глазами раненого кабана…
Один за другим грохнули два выстрела. Секач на бегу перевернулся через голову, подняв фонтан мокрого снега, повалился на бок. Последние выстрелы оказались удачными, первая пуля прошила шею, вторая сломала позвоночник. Зотов потряс в воздухе карабином.
— У меня всегда лучше получается, когда зверь в движении, — не своим голосом заорал он. — У меня всегда так. По статичной фигуре стреляю хуже.
— Поздравляю, — сказал отец, но охотник не слушал.
Дернув за скобу, он открыл люк, слетел вниз с лестницы. Через поляну помчался к кабану, загребая снег высокими меховыми унтами и взмахивая карабином.
— У-у, бля, козел чертов, — прошептал Килла. — Придурок. Все-таки попал.
— Что-что? — не понял отец.
— Ничего. Хорошо, что эта бодяга кончилась.
Владимир Николаевич и Леха спустились медленно, потому что теперь спешить было некуда.
— Ну, мне пора, — сказал Леха. — Я тут и так загостился. Совсем задубел в этой будке. Вы уж тут сами с кабаном… И мой дружбан ждет лекарства.
— Валяй, иди, — сказал отец. — Там три волчьих шкуры висят в сарае. Может, захватишь с собой? Дяде Мише передашь?