Звуки и знаки
Шрифт:
Например, в опытах Пиотровского предлагался отрывок из статьи, опубликованной в газете «Известия»: «И вот, приехав в тот город, где друг мой в свое время справлял свадьбу, я встретил его жену и сына, который учится уже в пятом классе. И сын его меня расспрашивает, правда ли, что я служил с его отцом, на каких кораблях плавали, где бывали. Я отвечаю на эти как будто нехитрые на первый взгляд…»
Дальше текст закрывался и предлагалось угадать букву, которая должна последовать. Отгадчик мог отказаться от ответа (в самом деле, мало ли какое слово может последовать после слов «на первый взгляд») или мог предложить какую-либо букву (например, в, считая, что следующим словом будет вопросы). Вслед за тем отгадчику называлась эта буква (в данном случае ею была буква р). Процедура вновь повторялась, причем отгадчик мог называть предполагаемую букву с малой или большой степенью уверенности, назвать две возможные в данном контексте буквы, имеющие, по его мнению, равную вероятность, или же отказаться от угадывания (в нашем примере требовалось угадать слово ребячьи — угадывание его шло безошибочно, когда известны стали три первые буквы; вероятно, столь же нетрудно угадать и дальнейшее продолжение — слово вопросы).
Полученные результаты обрабатывались математически. В итоге можно было получить величину информации, приходящуюся на одну букву осмысленного русского текста. Опыты, проведенные в МГУ, показали, что для классической русской прозы (отгадывались «Детские годы Багрова-внука» Аксакова и «Литературные вечера» Гончарова) она равна примерно одному биту. Сходную величину дали и опыты Р. Г. Пиотровского. Если сравнить эту величину в пятью «исходными» битами, мы увидим, что избыточность литературного русского языка классической прозы равна восьмидесяти процентам. Иными словами, четыре из пяти букв — «лишние»!
В пределах семидесяти-восьмидесяти процентов оказалась величина избыточности и для английского, французского, румынского, польского, азербайджанского, казахского языков. Весьма вероятно, что и во всех других языках мира избыточность, которую называют еще своеобразным запасом прочности языка, находится в этих пределах. Если бы в языке не было избыточности, то любое сочетание кодовых знаков, букв, образовало бы осмысленное слово, и тогда почти невозможно было бы исправить ошибку в написании. Не существовало бы и правил грамматики, и сочетаний смыслов слов… Так что избыточность это не излишество, не показатель несовершенства языка по сравнению с техническими кодами, а его важное и нужное свойство, которое возникло многие тысячи лет назад, но лишь сейчас начинает нами осознаваться благодаря теории информации.
Биты, стили, «подъязыки»
Во всяком ли русском тексте четыре пятых букв — «лишние»? Нет, не во всяком. Вспомните телеграммы: в текстах телеграмм мы стараемся уменьшить избыточность языка, опускаем предлоги, глагольные связки и т. п. Однако эта экономия имеет свой предел, иначе получатель нашей телеграммы не поймет текст. Ленинградские исследователи О. Л. Смирнов и А. В. Екимова, используя метод отгадывания, попробовали определить величину информации, приходящуюся на одну букву «телеграфного языка» (или если применять лингвистическую терминологию, подъязыка телеграмм). Для этого были взяты телеграфные тексты общим объемом в пятнадцать тысяч букв. Оказалось, что величина информации почти в полтора раза превышает ту, что несет одна буква литературного русского языка!
На другом полюсе находятся деловые тексты. Величина избыточности здесь, в отличие от телеграмм, наоборот, завышается для большей надежности. Деловые тексты имеют стандартные обороты, словосочетания, синтаксические конструкции. Да и содержание их также вращается в строго заданной сфере — будь это химия, геология, метеорологическая сводка или бухгалтерский отчет. Так, например, опыты по угадыванию специального текста — документации финансового отдела одного из рудоуправлений Донецкой области — показали, что величина избыточности здесь доходит до девяноста процентов.
Правда, девять из десяти букв текста документации угадывали только специалисты, хорошо знакомые с бухгалтерским делом, имевшие опыт работы с подобного рода текстами изо дня в день. Когда же в эксперименте приняли участие специалисты, знакомые с текстом в меньшей степени, они смогли угадать не девять, а восемь букв из каждых десяти (то есть избыточность равна не девяноста, а восьмидесяти процентам). А неспециалисты могли угадать лишь четыре — шесть букв из каждых десяти букв этого бухгалтерского текста, в котором встречалось много обособленных слов, сокращений, стандартных формулировок, понятных лишь знатокам.
Здесь мы переходим к интереснейшему вопросу, связанному уже не только с языком-кодом, но и тем, как пользуется получаемой информацией человек. Один и тот же текст может содержать разное количество информации в зависимости от того, кто получает эту информацию: насколько владеет языком получатель, каков его прошлый опыт, какова его психологическая настройка и т. п. Иными словами, от информации объективной мы переходим к информации субъективной.
Работы в этом направлении только-только начинаются. С помощью теории информации делаются попытки выразить в числах различные аспекты деятельности человека, которые казались прежде чисто субъективными, неподвластными мере и числу. Например, восприятие, понимание, обучение, запоминание, принятие решений и многие другие психические процессы.
Причем делается это уже не в стиле бандвагона от науки, о котором иронично писал Шеннон, а на основании детальных и серьезных исследований. На первых этапах терминами, взятыми из арсенала теории информации, назывались явления, норой давным-давно известные специалистам в данной области, лишь получавшие модное наименование. Ныне речь идет о точных мерах, не об «информации вообще», которую перерабатывает мозг, а о величине, выраженной в битах, определенной по формуле Шеннона.
Идеи и методы теории информации оказались плодотворными не только в языкознании и психологии, но и в биологии. Они позволили биохимикам расшифровать сложнейший код, посредством которого передается наследственная информация. Находят применение эти методы и в изучении искусства, прежде всего поэтического. Ведь материалом для поэта служит язык со всеми его статистическими закономерностями.
Формулы стиха
Первые исследования русского стиха методами математики были проведены в начале нашего века. В 1910 году известный поэт и теоретик Андрей Белый опубликовал свои работы, посвященные статистическому анализу четырехстопного ямба. В двадцатые годы математику в стиховедении успешно применяли профессиональные литературоведы Г. Шенгели, В. Чудовский, Б. Ярхо и особенно Б. Томашевский.
Новый этап начался в 1960 году, когда идеи теории информации и кибернетики начали применяться в изучении стиха. Во главе этого направления стал А. Н. Колмогоров. В настоящее время над математическим анализом стиха работают как профессиональные стиховеды и лингвисты, так и математики. Используя богатый опыт русских стиховедов, «стихометрам» удалось внести в поэтику математические характеристики, на основании которых можно точно судить о богатстве и своеобразии ритмики различных русских и советских поэтов. Не так давно вышла в свет монография М. Л. Гаспарова «Современный русский стих», где на основании статистических подсчетов дан подробный анализ таких современных размеров, как дольник, тактовик, акцептный стих, основоположником которого считается Маяковский.
Делаются попытки применить математику в изучении более «высокого этажа», чем ритмика, — рифмы и звуковой инструментовки стиха. И, что самое интересное, начинают ставиться вопросы, в традиционном литературоведении даже не возникавшие. Например, об информационной «емкости» стиха (тех, кто интересуется «стихометрией» отошлем к книге Гаспарова, вышедшей в 1974 году в издательстве «Наука», а также к статьям, публиковавшимся в журнале «Вопросы языкознания», и брошюре автора этой книги «Математика и поэзия», выпущенной издательством «Знание» в 1962 году).