Зяблики в латах

Венус Георгий Давыдович

— Говорят, в четвертой роте — еще до этого — напали на след коммунистической ячейки Да, да, ячейки По ночам, когда четвертая стояла в заставе, члены этой ячейки, говорят, переходили к красным, а потом, уже с директивами, — вы понимаете? — возвращались опять Потому наш третий взвод и лежал в цепи Перед заставой он лежал Не знали? Это когда они в первый раз уходили А второй раз, — позавчера это черт дери, и не поверишь! — а второй раз они четвертую роту обрабатывали Ну конечно, — чтоб меньше свидетелей было. Все третий взвод. Как? Прижимкою брали

на психику. Да так же, как и тот раз с пленными Но хуже еще, говорят! Туркул, говорят, всю роту перестрелять хотел… вместе с офицерами Что там творилось, говорят, господи!.. «Этот, этот, этот…» Так же вот было! Но со своими ведь!.. Черт возьми, ужас какой! И наугад, в свалку, огулом. Подумайте!

Подводы быстро шли по пыльной дороге. Трясло. Вдали опять гудело

Шли бои со 2-й Конной армией.

Трясло все больше и больше.

Я сидел на подводе, свесив ноги, гадая о том, состоял ли поручик Барабаш в коммунистической ячейке или же он, как старый офицер, не вынес подобной расправы над своей ротой и ушел из полка, оскорбленный.

И еще я гадал о том — расстреляют ли его красные?

ОРЕХОВ

Мы сидели под упавшей оградой кладбища. Было совершенно темно Ни луны, ни звезд не было видно Со стороны кладбища, с тыла, несло сыростью и ночным холодом. Со степей, откуда уже пятый раз в течение ночи наступали красные курсанты, тяжело валил сухой и горячий воздух Ветра не было. Деревья на кладбише стояли не двигаясь В степи трещал кузнечик. Потом и он смолк.

Слева от нас, за углом кладбищенской ограды, стояла команда наших пеших разведчиков, почти исключительно состоящая из вольноопределяющихся В Орехов мы вошли уже с наступлением темноты, с условиями местности не были знакомы, а потому не знали также, отчего курсанты наступают исключительно на участок нашей, офицерской роты

— Эх, ракету бы! — сказал кто- то. Ему никто не ответил

Но вот со стороны степей вновь поплыли далекие, сперва немного приглушенные, голоса:

И решительный бой

С Ин-тер-наци-о-на…

— Становись! — шепотом скомандовал полковник Лапков.

— …а-а-алом — Воспрянет род людской!..

— Ать, два! Ать! — Уже выстроенные, мы мерно раскачивались

Никто не даст нам избав-ле-нья

— Ать, два! Левой! Левой

Ни бог, ни царь и ни герой

— Левой!

Ротный ударил о кобуру ладонью

— «Вперед, дроздовцы уда-лые! — грянули мы по команде — Вперед, без страха, с нами бо-ог, с нами бог!..»

Добьемся мы освобожденья

Своею соб…

…Помо-жет нам как в дни бы-лые

Чудес-ной си-ло-ю по-мо-ог!..

Наши голоса и голоса курсантов сливались и, качаясь, плыли над степью. Степь ожила. Казалось, ожила и темнота. Вырванная из тишины, она перестала быть грузной и не давила больше на брови.

— Отставить! —

скомандовал вдруг подошедший к нам Туркул.

Оборвался вдали и «Интернационал».

И опять, перебивая друга друга, затрещали вдали два кузнечика.

— Десять!

Пальцы нащупали прицел.

— По линии черных кустов! — Генерал Туркул отошел к правому флангу и, кажется, поднял в темноте руку.

— …пальба… ротой!.. Ро-та… — Затворы звякнули.

— …пли!..

Залп ударил, как доской по воде, и сразу же оборвался.

— Ро-та… пли! Ро-та…

Между каждым залпом над степью взлетала испуганная тишина. После шестого она потекла спокойно. Кузнечики затрещали с новой силой. Мы ответили им тихим звоном обойм.

…Чтоб свергнуть гнет рукой умелой,

Отво…

— Ро-та… — Затворы опять звякнули.

— …Пли!

— Ура-а-а-а! — нагоняя эхо нашего залпа, раскатисто покатилось по степи.

— Ура-а-а! — закричали мы, нагоняя эхо курсантов. И огромная, четырехсотштыковая офицерская рота, не ломая фронта, двинулась вперед.

— …ротой!

Кузнечики трещали уже позади нас.

— Ро-та… пли!

— Рот-та… пли!

— Ротт-та… пли!..

По всей степи бежали быстрые залпы.

…Это есть наш последний

И ре-ши… — отходя за кусты, вновь, уже далеко запели курсанты. Мы отходили к ограде кладбища. Потом курсанты замолчали.

— Эх, закурить бы! — сказал кто-то, когда, дойдя до кладбища, рота опять легла в траву.

…Пробежал ветерок. Кусты за оградой зашумели.

Кладбищенские кусты, подступив за нами к самой ограде, висели в небе тяжелыми перекладинами.

А в тылу далекий Орехов молчал все так же выжидающе.

И в шестой раз встали мы и пошли с пением на пение. Потом в седьмой и, уже без песен, в восьмой и в девятый раз.

Когда мы пошли в десятый, пулеметы курсантов нас нащупали, и мы залегли цепью.

Подтянулась, выйдя налево, и команда разведчиков.

Разведчики открыли огонь. Скользнул влево и огонь курсантов.

Мы лежали в траве, не только не стреляя, но и почти не двигаясь.

— Тише, господа!.. Подпускай!

Две пули звонко ударились в траву за ногами. Третья звякнула о чью-то винтовку.

— Не стонать!.. Оттяните его!.. Тише!..

Поручика Иванова 2-го отнесли в кусты за кладбищем, к которому, по звеньям, уже оттягивалась и команда разведчиков.

А пулеметы курсантов, очевидно, растерянные нашим молчанием, подняли прицел и били сквозь чащу сонного кладбища, куда-то далеко за выселки Орехова.

…Ухнула пушка. Кажется, наша. Потом еще раз. Завязался короткий артиллерийский бой.

— Эх, ракетку бы!..

— Дались тебе эти ракеты! Молчи ты!.. Наконец и нас отвели к ограде.

Прошло полчаса.

И вот сквозь темноту опять пополз сдержанный шепот.

— Идут!.. Идут!..

— Донесли разве?..

— Кто?.. Секреты?.. Кто донес?..